Алексей Михайлович
Шрифт:
Савинка поборол в себе страх и, смело поглядев государю в лицо, продолжал:
— Мрут черные людишки с голоду! Опричь кривды да батогов не зрят иного. Плохо, гораздо плохо жительствуют сиротины твои, людишки черные.
Он сбросил с себя гулу, зашарил по рукаву епанчи.
— Аи челобитная тебе от черных людишек… Все в ней пропи…
Он осекся и похолодевшими пальцами разодрал рукав.
— Была, государь! Сам писал…
— Сам? — ехидно прищурился Алексей и кивнул подошедшим
Присутствовавшая в соборе Янина заинтересовалась неожиданной сварой и любопытно приблизилась к амвону.
— Так сам писал, сиротина? — переспросил государь, захватив в кулак бороду.
— Сам! — поднялся Корепин с колен. Его глаза зажглись вдруг гордыми огоньками, а пальцы, мявшие судорожно епанчу, сжались в кулак. — Сам!… Думка была, не ведаешь ты, что робят с людишками черными. А ты, государь, обороняючись, тех же кличешь к себе на подмогу дьяков.
— Замолчи! — крикнул Алексей и ударил челобитчика по лицу.
Едва сдерживая волнение, Янина не спускала глаз с дерзновенного смерда. Его осанка и смелые речи восхитили ее. «Вот-то бы споручник мне!… Вот-то бы от обиды на государственность да на дьяков добро служил бы моему королю!» И полонянка решила во что бы то ни стало спасти Корепина.
Вечером, когда пришли к ней гости, Янина рассказала им о бродяге.
— А кто дьякам ворог, тот нам впору придется, — убежденно закончила она.
Федор вернулся домой, когда никого из чужих уже не было. Янину он застал в каморке, чем-то очень расстроенную.
— Нинушка, свет мой! — засуетился постельничий и, приблизившись к женщине, выпятил до последней возможности грудь. — Да ежели кто забидел тебя, своими перстами удавлю лиходея!
Полонянка искоса взглянула на запетушившегося господаря. «Витязь тоже — пугало воронье!» — подумала она и нежно обняла Федора.
— Не забидели меня, а жалость выела сердце мое… Не можно мне боле терпети.
Осторожно подбирая слова, она заговорила о грядущем празднике Рождества. Ртищев усадил полонянку подле себя.
— Истинно, истинно, — временами поддакивал он и дремотно щурился. — Колико мы с чистым сердцем твоим добрых дел сотворим!
Однако, услышав про Савинку, сразу потемнел.
— Не сказывай про него. Грех непрощеный и слышать мне, постельничему государя царя, имя смутьяна богопротивно.
Всю ночь Ртищев не спал, прислушиваясь к сиротливым вздохам и сдержанному плачу полонянки. Покоренный слезами, он много раз вскакивал с постели, готовый сдаться, но у самой двери останавливался, гневно сжимал свои детские кулачки.
— Нет! Негоже постельничему государеву быть заступником смердов-смутьянов.
Чтобы
— Кручинишься, Федя?
Постельничий безнадежно махнул рукой.
— Ты бы хоть, прозорливец, улещил Янину. Смертью умрет она от сердца доброго своего.
Встревоженный Васька, не дожидаясь трапезы, отправился в Конюшенный переулок, в усадьбу Ртищева.
Ночью, прежде, чем идти спать, прозорливец, запыхавшись, ворвался в цареву опочивальню.
— Ходит, Алексашенька!
— Кто ходит? — испуганно откликнулся царь.
— Сень дерзновенного ходит в покоях твоих!… Чуешь? Как отроки иудейские… Звон, зри… Ходит и держится перстами за ангельское крыло.
Алексей попятился к красному углу. Откуда-то сверху тяжело пополз на него чей-то сдавленный голос.
— Ради для Рождества Господа нашего Исуса Христа, я, ангел Господень, внял покаянной молитве раба Божия, бившего тебе, государь, челом смерда сиротствующего.
Царь опустился на колени и в страхе прислушался к исходящим с подволоки словам.
— Помилуй же, помазанник Божий, раба того! Внемли ему, — заклокотало где-то в подполье и стихло.
Босой стал на четвереньки и подполз к государю.
— Чуял ли?
— Чуял, — перекрестился царь. — Токмо как же мы противу Соборного уложения руку поднимаем?
Васька раздраженно брякнул веригами.
— Упамятовал ты, Лексашенька. Не противу Уложения восстал смерд, а челом бил на господарей.
— Вот то-то же сказываем и мы, — приободрился царь. — Потому доля черных людишек сполна обозначена в Уложении.
Васька поморщился, сплюнул, и отполз к двери.
— Ползут! — рявкнул он и отчаянно замахал руками, телом своим заслоняя государя. Из углов, с подволоки, из подполья неслись на Алексея стоны, рев, мольбы и проклятия.
Алексей вскочил с колен, обеими руками ухватился за крест.
— Свободить! Тотчас же свободить холопа того!
ГЛАВА XVII
Босой, узнав о приезде Новгородского митрополита, смутился. Упрямый и властолюбивый Никон, не останавливавшийся ни перед чем, чтобы добиться задуманного, был единственным среди ближних царя, с которым нужно было держать ухо востро.
И доподлинно, Никон не шутил. Он крепко обдумал, к чьей стороне примкнуть: к ревнителям ли старины или к Никите Ивановичу Романову, Ордын-Нащокину, Ртищеву и другим поборникам новшеств, и решил, что силы — на стороне преобразователей.