Алиби
Шрифт:
«Андонъ Якимовъ — агрономъ».
Ковачев позвонил и стал ждать. Это посещение было для него нелегким. Ему придется разбередить свежую рану родителей, мучить их бессмысленными для них вопросами.
Послышалось шарканье шлепанцев. Кто-то долго, не издавая ни звука, смотрел в «глазок». Потом щелкнул ключ, дверь приоткрылась, и в щели показался сухой маленький старичок. Он, наверное, всегда был худым, но сейчас казался скелетом, обтянутым пергаментом. Белая борода только усиливала это впечатление.
— Вам кого?
— Товарища Андона Якимова.
—
Дверь оставалась лишь чуть приоткрытой.
— Я приехал из Софии, из Министерства внутренних дел, в связи со смертью вашей дочери.
Лицо старика болезненно передернулось.
— Я прошу вас принять меня.
— Подождите немного во дворе. Сейчас я приглашу вас в дом.
Поколебавшись, Якимов закрыл дверь. Щелкнул ключ. Старик словно хотел отделаться от неприятного посетителя.
Ковачев шагал по дорожке. Желтый свежевыкрашенный дом, ухоженный сад говорили о заботливых хозяевах, которые уделяют им много времени и труда. Андонов, наверное, пенсионер и целыми днями сидит дома. Выходит только для того, чтобы поработать в саду.
Хотя было тепло, все окна нижнего этажа были закрыты. «Не хотят слышать шума окружающей жизни, — подумал Ковачев. — А вверху, наверное, живет другая семья».
— Проходите, товарищ, — пригласил его старик.
Он надел ботинки и какой-то старый серый халат. Они вошли в гостиную. Внутри было прохладно. Пахло геранью, ладаном. За стеклянными дверцами буфета виднелись аккуратно расставленные чашечки кофейного сервиза. Вокруг квадратного, накрытого плюшевой скатертью стола стояли мягкие стулья. На стенах висели семейные портреты, несколько литографий. Они сели, не сказав ни слова.
Вошла пожилая круглолицая женщина. Раньше она, очевидно, была очень полной. Теперь щеки ее отвисли, под глазами легли синие мешки. Ковачев встал, чтобы поздороваться.
— Это моя жена, — представил ее Якимов.
Женщина боязливо подала руку. Глаза ее были полны слез. Она нервно всхлипнула, закрыла лицо платком и заплакала.
Ковачев увидел, что старик тоже не в силах сдержать слез. Он не думал, что его визит начнется так тяжело.
— Не плачь, Блажка, — пробовал утешить жену Якимов. — Успокойся. Или лучше уйди. Я поговорю с товарищем.
— Нет, я останусь, — глухо произнесла жена. — Хочу послушать. Хочу узнать все. Я не буду больше плакать.
И она решительно вытерла слезы, подняла голову и посмотрела на посетителя покрасневшими глазами.
— Поверьте, — начал смущенно Ковачев, — мне очень неприятно и тяжело. Я уважаю вашу скорбь, и если бы это не было необходимым, то никогда бы не позволил себе...
— Ничего, товарищ, ничего, — сказал старик. — Вы не обращайте внимания, говорите.
— У вас в понедельник был Каменов.
— Он... он...
Лицо Якимовой сжалось в болезненной спазме. Подбородок затрясся. По щекам потекли слезы.
— Как он мог!.. Прийти в дом...
Старик тоже заплакал.
Они думали, что это Каменов убил их дочь.
Ковачев почувствовал, как комок подступил к горло.
Нельзя так, нельзя! Плохое начало. Он овладел собой. Его чувства словно окаменели. Разум снова заговорил во весь голос.
— Не осуждайте его, — сказал он твердо.
— Вы его поймали? — спросила Якимова.
— Слави тоже убит. Он, как и ваша дочь, может быть, стал жертвой того же преступника.
Словно ледяной ветер дохнул в лица родителей и высушил их слезы. Окаменев, они смотрели на Ковачева недоумевающими глазами.
— Как, это не Слави? — обронила, наконец, Якимова, с трудом произнеся имя Каменова.
— Нет. И чтобы мы могли установить, кто преступник, вы должны нам помочь. Поэтому я и приехал к вам.
Он подождал, пока они придут в себя от неожиданности.
— Мы знаем, что Слави Каменов был у вас в прошлый понедельник. Разговор был короткий, так сказать, общий. Он вам ничего не сказал о несчастье. Прошу вас, подумайте и вспомните все до мельчайших подробностей об этом разговоре. О чем он вам говорил, о чем расспрашивал, что он делал здесь, у вас, во время своего странного посещения. Это очень важно. Именно подробности, незаметные на первый взгляд подробности, могут оказаться особенно важными. Вы меня понимаете?
— Понимаем, товарищ, — тихо сказал старик.
— Мы постараемся вспомнить все.
Они снова замолчали. Посмотрели друг на друга, как бы молча советуясь, кому начать. Потом Якимов нервно дернул плечом и сказал:
— Он приехал в обед, в понедельник, двадцать шестого. Мы еще ничего не знали. Сказал нам, что приехал рано утром на машине своего клиента на слушание дела в Пазарджике. После решил зайти к нам.
— Мы обрадовались его приходу, — перебила его жена. — Расспросили о Стефке... — Глаза ее опять наполнились слезами, и она замолчала.
— Да, мы спросили его, как она живет, — продолжал старик. — Он что-то пробормотал и ничего не сказал нам. Говорит, хорошо, представьте себе, хорошо...
И Каменову было нелегко. Скромный, застенчивый, а какая сила воли! Но чего он хотел достичь этим мучительным, трагическим разговором с родителями, которые ни о чем не подозревали?
— Сказал, что они виделись в субботу вечером. В воскресенье он был на Витоше со своим приятелем Делчо, судьей. Потом жена угостила его вареньем, и он собрался уходить. Сказал, что клиент, который привез его сюда, торопится вернуться в Софию. Вот, товарищ, все, что было.
— Только это? Ничего не показалось странным вам в его посещении?
Неужели и этот след заведет его в тупик? Неужели он и здесь ничего не узнает? Невозможно, чтобы Каменов приезжал в Пазарджик только для того, чтобы «поболтать» с родителями Стефки. И в такой момент. Это невозможно. Но ведь и они, родители, не поняли, для чего он приходил.
— Подождите, — неожиданно произнесла Якимова. — Он уже собрался уходить, когда вдруг сказал, что они со Стефкой собираются на экскурсию на Пирин. На Пирин...