Алиенора Аквитанская. Непокорная королева
Шрифт:
Вполне возможно, что на сюжет, предложенный Кретьену Марией Шампанской в 1170 г., оказали влияние личность и жизнь ее матери Алиеноры Аквитанской, а также зарождающаяся легенда об этой королеве, увенчанной двумя коронами. По крайней мере, существует доказательство того, что о литературном споре, касающемся так называемой куртуазной любви, прекрасно знали и при дворе Шампани, и при дворе Плантагенета, где, как известно, Генрих II и Алиенора мало-мальски, но покровительствовали поэтам, писателям и даже трубадурам.
Одним из них был Бернарт де Вентадорн. Долгое время считали (порой это мнение можно встретить и сегодня), что он был любовником Алиеноры или, по крайней мере, горячо любил ее, прославляя это чувство в некоторых своих поэмах. Его «Жизнеописание», составленное в XIII в., говорит об этом без обиняков: после того как Бернарт проявил свои таланты трубадура при дворе виконта де Вентадорна, вплоть до того, что соблазнил виконтессу и стал ее любовником, его прогнали, и он нашел убежище при дворе Алиеноры (которую автор называет «герцогиней Нормандской»), где его ждал новый литературный и любовный успех со всеми вытекающими последствиями:
«Кансоны и песни Бернарта очень нравились ей [герцогине Нормандской], и она встретила и приняла его весьма сердечно. Долгое время жил он при ее дворе и полюбил ее, а она его, и сложил он в ее честь множество прекрасных кансон. И вот в то время, как он находился при ней, взял ее в жены Генрих,
699
Жизнеописания трубадуров. М., Наука, 1993. С. 20–21.
Несмотря на недавнюю попытку выявить, существует ли связь между поэмами Бернарта и основными событиями в жизни Алиеноры, как и ее перемещениями [700] , сегодня уже никто не считает, что между королевой и трубадуром существовала любовная связь. Некоторые полагают даже, что любовные чувства поэта были вымышлены в той же мере, в какой были вымышлены прославляемые им женщины. Но если Бернарт воспевает прежде всего любовь и женщину, как утверждает Ж.-Ш. Гюше [701] , он тем не менее придает своей идеальной владычице, ставшей для него вдохновляющим образцом любви, некоторые черты Алиеноры. Очень скоро королева стала воплощением Дамы, являющейся главным персонажем и основным элементом понятия «куртуазная любовь».
700
Так, Бернарт впервые встретился с Алиенорой при дворе в Лиможе, собранном на Рождество 1151 г.; он последовал за ней в Сен-Жан-д’Анжели, сопровождая ее в поездке по Аквитании, предшествующей ее разводу в 1152 г.; затем он отправился вслед за ней в Пуатье, а потом в Англию, где Алиенора, покоренная своим мужем, покинула поэта. Далее, отмежевав страсть к Генриху от любви к Бернарту, она вновь встретилась с ним при пуатевинском дворе в 1153 г. и т. д. См., не теряя критического отношения, комментарии, порой неожиданные, Ippolito, M,-M., Bernard de Ventadour, troubadour limousin du XIIe si`ecle, prince de l’amour et de la po'esie romane, Paris, 2001.
701
Huchet, J.-Ch., L’Amour discourtois. La «Fin’Amors» chez les premiers troubadours, Paris, 1987, p. 281 sq.
Следовательно, настало время выделить основные черты этого понятия и попытаться найти его социологическое истолкование. Что такое куртуазная любовь, какова ее связь с социальной реальностью эпохи Алиеноры? Вопрос этот порождал немало споров и по сей день остается предметом горячего обсуждения.
Что такое куртуазная любовь?
Гастон Пари, работавший в конце XIX в., был первым, кто использовал выражение «куртуазная любовь», обозначив им то новое «искусство любить», которое появилось в XII в. в провансальской и французской литературе [702] . Выражение это в основном было принято на вооружение специалистами в области литературы [703] . Однако есть множество авторов, отграничивающих fin’amors, воспетую окситанскими трубадурами, от куртуазной и рыцарской любви, о которой писали поэты и писатели северных районов Франции. Конечно, между этими явлениями есть существенное различие, но есть и множество общих черт, удерживающих наше внимание. Одной из них является теоретическая недоступность дамы для возлюбленного, выраженная различными способами: избранница может быть замужней дамой, находиться далеко от воздыхателя или занимать слишком высокое социальное положение. Другой чертой следует считать господство куртуазной любви над браком и социальными условиями. Дама, за которой ухаживают по всем правилам, может признаться в любви и располагать своим телом по своему усмотрению, если ее воздыхатель сумел ей понравиться. Однако за ней остается и право выбора, и право ответить отказом. Такая концепция любви свидетельствует, как полагают многие, о повышении роли женщины в обществе, правда, с некоторыми оговорками и нюансами, к которым мы еще вернемся.
702
Paris, G., «'Etudes sur les romans de la Table ronde: Lancelot du Lac», II, Romania, 12, 1883, p. 459–534, в частности, p. 523.
703
Некоторые ценные замечания на этот счет см. в Frappier, J., Amour courtois et Table ronde, Gen`eve, 1973.
В окситанской лирике поэт с помощью выражений, пришедших из речи вассала, говорит о любовном услужении, которое он хочет оказывать своей даме, как правило, замужней женщине, чье социальное положение превосходит его собственное. Чаще всего ею становится супруга сеньора того двора, к которому он принадлежит. Теоретически, согласно критериям церковной или аристократической морали, для поэта это «запретный плод». Однако его пылкое почитание, послушное и верное служение, покорное исполнение желаний дамы сердца, не говоря уже о ее капризах, усердие и терпение позволяют ему шаг за шагом приближаться к заветной близости с избранницей: если он предан и умеет хранить молчание, ему может быть позволено встретиться с ней в укромном месте, беседовать с ней, целовать и обнимать ее и даже созерцать ее обнаженной. Под конец этой «многоступенчатой» любовной аскезы, которая лишь разжигает желание избранника и придает его любви (как и любви его дамы) новые силы, возлюбленные могут стать любовниками. Понятно, что главными добродетелями куртуазных кавалеров в таких условиях становятся сдержанность, преданность и умение хранить тайны. Им нужно постоянно остерегаться losengiers, болтливых придворных, которые в любой момент могут рассказать об авантюре мужу избранницы или извлечь из нее выгоду. Понятно также, почему самым осуждаемым и самым презираемым пороком в куртуазной идеологии становится ревность. Истинный «куртуазный» рыцарь не должен быть ревнивцем, поскольку в данном случае эта черта характера считается вульгарной и антисоциальной. Ревнивый муж жену воспринимает как объект, как личное имущество, приобретенное путем брачного союза, а потому он заслуживает того, чтобы быть обманутым.
Как истолковать такую куртуазную идеологию? Если верить Э. Келеру, литература всегда отражала в себе жизнь общества во всех ее сложностях и противоречиях. То же самое можно сказать и о куртуазности: в сеньориальных дворах выразителями этой идеологии, распространяемой трубадурами, становились «юнцы», «башельеры», младшие сыновья родовитых семейств или мелкая знать, лишенная владений и жен. На
704
Kohler, E., «Observations historiques et sociologiques sur la po'esie des troubadours», CCM, 7, 1964, p. 27–51; id., «Sens et fonction du terme “jeunesse” dans la po'esie des troubadours», M'elanges R. Crozet, Poitiers, 1966, t. I, p. 567–583; id., «Les possibilit'es de l’interpr'etation sociologique illustr'ees par l’analyse de textes litt'eraires francaises de diff'erentes 'epoques», dans Litt'erature et Soci'et'e, probl`emes de m'ethodologie en sociologie de la litt'erature, Bruxelles, 1967, p. 47–71.
С этой же точки зрения эрудит Келер рассматривает литературные произведения, написанные на лангдойле, и рыцарские романы. По его мнению, во второй половине XII в. традиционный воинский и христианский идеал рыцарства угасает, оказавшись под угрозой союза Церкви с королевской властью; другой причиной такого угасания мог быть провал крестового похода. Рыцарство, включавшее в свои ряды преимущественно мелкую знать, нуждалось в новой идеологии, оправдывающей их социальные требования; отсюда проистекают рыцарская этика, щедрость, любовный идеал и куртуазные качества, воспетые как неотъемлемые свойства рыцарства. Но в скором времени эту куртуазную идеологию переняла и начала использовать в своих целях аристократическая верхушка, превозносящая «Авантюру» в качестве общего идеала для знати; для нее это возможность предоставить этому классу миссию, которую она идеализирует. Отныне рыцарство — это не только воинственность (жесты), но и куртуазность («античные» романы); теперь на него возложена спасительная и эсхатологическая миссия (артуровские романы), оно становится носителем социальной идеологии [705] . Впоследствии эту идеологию попыталась использовать Церковь, христианизировав ее путем мистического распространения темы Грааля и его одухотворенного поиска [706] .
705
K"ohler, E., L’Aventure chevaleresque, Paris, 1970.
706
Лучшим исследованием о спиритуализации темы Грааля остается работа Frappier, J., «Le Graal et la chevalerie», Romania, 75, 1954, p. 165–210, repris dans id., Autour de Graal, Gen`eve, Droz, 1977, p. 89–128; дискуссию об интерпретациях см. в id., «Le Graal et ses feux divergents», Romance Philology, 1971, p. 373–440; см. также M'ela, Ch., La reine et le Graal. La conjointure dans les romans du Graal, Paris, 1981, et Wolfzettel, F., «Ein Evangelium f"ur Ritter: La Queste del Saint Graal und die Estoire dou Graal von Robert de Boron», Speculum Medii Aevi, 3, 1997, p. 53–64.
Несмотря на некоторые перегибы, вызванные базовыми идеологическими a priori (в частности, утверждением о том, что куртуазность зародилась в относительно скромной социальной среде мелкого рыцарства [707] ), объяснение Э. Келера оказало сильное влияние на исследователей средневековой литературы. Возможно, еще в большей степени оно вдохновило историков, в том числе и Жоржа Дюби, чья интерпретация, поначалу сходная с толкованием немецкого ученого, впоследствии стала немного от нее отличаться [708] . По мнению этого великого французского историка и писателя, куртуазная литература, чтобы получить признание, должна была каким-то образом соответствовать тому, что занимало и волновало людей, для которых она создавалась; при этом она, напротив, должна была повлиять на линию поведения своего читателя.
707
Сегодня многие, напротив, стремятся настоять на «благородном происхождении» этой идеологии, зародившейся в среде королевских дворов и распространяемой ими же; см. Jaeger, C. S., The Origins of Courtliness, Civilizing Trends and the Formation of Courtly Ideals, 939–1210, Philadelphie, 1985.
708
См., например, Duby, G., «Au XIIe si`ecle: les “jeunes” dans la soci'et'e aristocratique», Annales, E.S.C., 1964, p. 835–846; id., Les Trois Ordres ou l’imaginaire du f'eodalisme, Paris, 1978, в частности, p. 368 sq.
Однако Ж. Дюби категорически не согласен с тем, что куртуазная модель способствовала повышению роли женщины в обществе. Взяв на вооружение незамеченную ранее идею малоизвестного автора, согласно которому куртуазная любовь, воспетая трубадурами и лирикой, изначально была «мужской игрой» [709] , направленной на манипулирование, историк утверждает, что fin’amors — это своего рода воспитательная игра, эквивалент турнира: иными словами, это игра мужчин, призом в которой становится женщина [710] . Куртуазные сочинения, по его мнению, пропитаны женоненавистничеством. Устав fin’amors, объясняет он, служил замыслам князей: его целью было не только превознести рыцарские достоинства и утвердить превосходство рыцарства над поднимающей голову «буржуазией», но и укротить, «одомашнить» неспокойную придворную молодежь, привив ей умеренность путем любовной игры. На самом деле куртуазная любовь обучала тому, как стать преданным вассалом. Сеньор, глава домочадцев, соглашался поместить свою супругу в центр состязательной борьбы молодых мужчин, в обманчивое игровое положение превосходства и власти. Дама лишала своей милости одного и предлагала ее другому. Приученное куртуазной любовью к дисциплине, мужское влечение, таким образом, было использовано в политических целях. К тому же, продолжает автор, не являлась ли женщина в данном случае всего лишь иллюзией, «ширмой»? В том военном обществе, каким было рыцарство, не являлась ли куртуазная любовь в действительности любовью мужчин? «Служить супруге сеньора, по моему убеждению, значило заслужить любовь князя, которую молодые люди хотели завоевать, подчиняясь, угождая, унижаясь» [711] .
709
См. Goldin, F., «The Array of Perspectives in the Early Courtly Love Lyric», dans Ferrante, J.M. et Economou, G.D. ('ed.), In Pursuit of Perfection: Courtly Love in Medieval Litt'erature, Port Washington, 1975, p. 51–100.
710
Duby, G., 1988, op. cit., p. 76.
711
Ibid., p. 82.