Алкаш в газете
Шрифт:
— Хотя основания есть, — сказал я, — эта линия не кажется мне перспективной.
И я изложил Гармошкину всю аргументацию, которую вчера уже излагал Седому.
— Никаких фактов, доказывающих причастность Барсукова к убийству Бомберга, не обнаружено. Эпизод с нападением на нас можно рассматривать как банальное запугивание не в меру зарвавшихся журналистов, — резюмировал я. — И, предваряя ваш вопрос, скажу, что расследование надо продолжать, но не по этой версии. Барсуковым занимается милиция.
— Угу, угу, угу, — рассеянно глядя на стол, закивал Гармошкин. — Что ж, в таком случае продолжайте
— А стоит ли торопиться с большим материалом? — спросил я.
— Не знаю, — раздраженно ответил Гармошкин. — Вы ему все объясните, он напишет, потом посмотрим… С сегодняшнего дня он заменяет Бомберга по всем тем вопросам, которые тот раньше курировал.
Мы вышли из кабинета главного редактора и отправились к его заместителю Пыжикову, который занимал небольшую комнату недалеко от туалета. Хозяин кабинета встретил нас сидя за столом, на котором царил образцово-показательный хаос. В нем мог разобраться только человек, который являлся автором этого хаоса. Что он с успехом и демонстрировал, доставая различные нужные бумаги из нагромождения на столе. В момент нашего прихода Пыжиков расчистил небольшое пространство на столе и что-то писал на листке бумаги. Хозяином кабинета был невысокий худой человечек. Черные волосы, черная борода, темные дымчатые очки гармонировали с его простоватым синим свитером, надетым на неброскую рубашку темных тонов. Ворот рубашки был широко расстегнут, — наверное, Пыжиков не любил каких-либо вещей, стесняющих движения.
Мы с Седым без разрешения присели рядом со столом Пыжикова. Седой спросил:
— Ты хотел нас видеть, Сергей Иванович?
Пыжиков бросил на нас задумчивый взгляд из-под очков и произнес каким-то мягким голосом:
— Э-э… Как бы да… Тут как бы поступила информация о том, что вы, э-э… попали в некую критическую ситуацию и в связи с тем событийным рядом, который имеет место быть в последнее время, э-э… есть как бы необходимость придать всему этому идеологическую направленность и персонифицировать в ряд статей на тему о-о-о… Ну, в общем, я бы сформулировал ее как журналисты — расследование — свобода слова — тайны сильных мира сего…
Пыжиков сделал небольшую паузу и с раскрытым ртом, в котором виднелись золотые зубы, посмотрел в окно, чтобы сосредоточиться.
— Видите ли, я хотел бы просто пояснить вам ситуацию, чтобы вы были более адаптированы в ней, — продолжил он. — Раньше всеми подобными материалами занимался Бомберг, но в связи с такими неожиданными трагическими обстоятельствами эти вопросы перешли в мое ведение. И я, несмотря на то, что по-своему уважал Сашу, должен сказать, что мне кардинально не нравилось, что он делал. Все это было, э-э… на мой взгляд, несколько непрофессионально, ужасающе субъективно и односторонне, семантически и стилистически не выверено и, можно сказать, граничило с лубком… Я не говорю о чем-то большем, поскольку
— Сергей Иванович, — перебил его Седой, — ты можешь сказать, чего ты конкретно от нас хочешь?
— Э-э… От вас мне нужна хронология событий, происшедших с вами, мы опубликуем ее в ближайшем же номере, но-о… мы должны изменить стилистику подачи материала в свете той новой концепции, которую я изложил и которую намерен жестко продвигать в дальнейшем.
Я удивился, что вдруг мое терпение лопнуло. Не знаю почему, но этот человек производил на меня гнетущее впечатление. У него было столько противоречивых качеств: подчеркнутая интеллигентность и одновременно дремучесть и чрезмерное самомнение. Кроме всего прочего, сама манера речи Пыжикова действовала на меня усыпляюще. Может быть, отчасти из-за этого я и встрял в разговор.
— Я извиняюсь, конечно, я человек новый в редакции, — оговорился я, — но в силу того, что я имею некое отношение к упоминавшемуся эпизоду, позволю себе высказать свое мнение.
Не знаю почему, но я заговорил в сходной интеллигентной манере Пыжикова.
— Дело в том, что следствие только началось, — продолжил я. — Этот эпизод, как таковой, сложно однозначно расценить в том или ином направлении. Мне кажется, на данном этапе логичнее было бы ограничиться лишь упоминанием самого факта нападения без указания каких-либо причин происшедшего. И уж совершенно точно, что о серии статей говорить еще пока рано.
Пыжиков задумался, глядя на расчищенное на своем столе место для работы. Потом, не подымая глаз, обратился ко мне с вопросом:
— То есть вы э-э… однозначно уверены, что убийца еще не найден и задержание э-э… — тут он запустил руку в кипу бумаг и вынул из нее нужный листок. — Некоего Барсукова не имеет к убийству Бомберга никакого отношения?
Мне захотелось высказаться категорично и я сделал это:
— Если это и имеет отношение к убийству, то весьма косвенное. Подлинные преступники еще не найдены.
— А чем подкреплена ваша уверенность на этот счет? — после некоторой паузы спросил Пыжиков.
Я и тут проявил категоричность и сказал, что предпочел бы не распространяться «на этот счет», поскольку это не более чем мои соображения.
Пыжиков снова сделал паузу и потом со вздохом произнес:
— Что ж, тогда наш разговор можно закончить. Я подумаю над тем, что вы сказали, и приму соответствующее решение, о котором я вас поставлю в известность.
Последнюю начальственную фразу он произнес особенно мягко и даже нежно.
Мы с Седым молча кивнули головой и покинули кабинет заместителя главного редактора, расширившего за последние дни свои полномочия.
Мы вернулись к себе в комнату, и Седой, расположившись в кресле, констатировал:
— Зам умер, да здравствует зам! Ты знаешь, Владимир, я прихожу к выводу, что не знаю людей, которые бы пострадали из-за гибели Бомберга. И вижу достаточно людей, которые после его кончины скорее вздохнули с облегчением.
— Ну, а как же женщины? В конце концов семья?..