Alma Matrix или Служение игумена Траяна
Шрифт:
«Здесь однообразно, здесь неинтересно, здесь скучно. Это известное всем, блеклое и пассивное, снисходительно-наплевательское отношение ко всему семинарскому проявляется почти в любом человеке после двух лет обучения в духовной школе. Внешне оно мало заметно. Состояние наплевательства проявляется в непрестанном брюзжании о несправедливо взятой объяснительной, о неожиданно непрожаренной отбивной на завтрак, о пустой лекции, о внеплановом обязательном богослужении, наконец».
В храме стояла полная тишина. «Гробовая тишина», – подумал проректор. Он держал сотовый повыше и улыбался в темноте.
«Почему так происходит, – продолжал Егор, – почему мы становимся заложниками тотального безразличия? Это сложный вопрос. Вряд ли дело только
Траян поморщился, проповедь выворачивала немного не в то русло, на которое он надеялся.
«Конечно, не иначе как только глупцом можно назвать человека, который призвал бы нас отказаться от подобного поведения. Это невозможно. – Егор на секунду замолк. Теперь он говорил не по памяти, теперь он придумывал новое завершение своей речи. – Но как немыслимо простым волевым «нет» отсечь свое противление семинарской жизни, так же немыслимо считать ситуацию, в которой мы находимся, нормальной. Это – плохо, когда семинария начинает восприниматься клеткой, а семинарист начинает видеть себя жертвой, насильно в неё загнанной. А раз это плохо, значит нужно искать выход из этого состояния одновременного безразличия, наплевательства и неприязни».
Траян разочарованно покачал головой.
«Быть может, для начала стоит понять, что семинария – это мы, и без нас ее просто нет… Быть может, хотя бы в молитве стоит не отделять ее от себя, может, стоит молиться о ней?.. Честно обратиться к Богу: «Да, Господи, Ты знаешь, что мне все здесь надоело, и я сам себе надоел. Семинария плоха, но и я плох. Потерпи нас, Господи. С Твоей помощью мы, может быть, справимся. Помоги нам обоим!
Аминь».
Последние слова Егор произнес с чувством, неожиданным для самого себя. Траян с досады чуть не плюнул на пол. Семинаристы молчали и не двигались. «Отчислить, – подумал проректор, – отчислить за неоправдание надежд проректора. Как начал-то хорошо, и на тебе в концовке всё смазал… Странно даже…странно…»
Отец Траян выключил диктофон и первым вышел из храма.
КРАСНОРЕЧИЕ ИГУМЕНА ТРАЯНА Часть 2
Когда Анатолий Голот отошел от дел студенческого Совета, совсем закрыть его не удалось из-за протестов Владыки. Даже несмотря на усилия Траяна и самого Голота. Вот тогда третьекурсник Никита Колудин и понял, что настал его час, настало его время становиться президентом. К сожалению, Совет утратил былую мощь, став почти исключительно совещательным органом, но Никита этого не испугался, он решил заняться реорганизацией студенческого самоуправления. Первый президент работал по внешнему улучшению жизни студентов, рассуждал Никита, но теперь настало время менять семинарские порядки, само устройство семинарии.
Этими мыслями Никита поделился с Анатолием Голотом, тот оценил порыв собрата и рекомендовал Совету избрать Никиту Колудина своим президентом на следующий год, что и произошло. Теперь Никите оставалось придумать, в какое конкретное дело может превратиться его общая идея о смене семинарских устоев. Он начал думать. Думалось легко, но ничего из придуманного даже близко не удовлетворяло отца Траяна, который теперь курировал деятельность Совета. В тщетных попытках уговорить проректора пролетел первый семестр, но Никита не унывал, он вообще не унывал никогда, у него оставалось еще полгода.
Солнечным январским воскресеньем после обеда он направился из Сергиева Посада в Александров проветрить свою
На вокзальной площади было многолюдно и шумно, проталкиваясь через толпу людей, Никита постепенно вспоминал, как выглядят люди за пределами искусственного мира семинарии и Лавры. На восемь лет, если считать вместе пять лет семинарии и три года Академии, будущий священник выпадал из общества, когда поступал учиться. Целых восемь лет, по двадцать четыре часа в сутки, лишь с коротким месячным перерывом на летние каникулы. Сейчас, пытаясь добраться до касс, Никита впервые понял, как это много: он всего лишь на третьем курсе, а уже перестал понимать, что этими людьми движет, и чего они хотят. Выстояв в очереди пять минут и получив нагоняй от кассира за то, что не имел мелких денег, Никита спешно побежал на перрон, чтобы успеть запрыгнуть в электричку, ехавшую из Москвы в Александров.
Вагон оказался не менее полон, чем вокзал – с какой-то столичной экскурсии обратно возвращались Александровские школьники. Никита стоял рядом с тамбуром, пропитывался сигаретным дымом и еще пропитывался неприязнью к подрастающему поколению. «О, ужас, – думал Никита, заворожено разглядывая тинэйджеров, – и их я буду крестить и наставлять на путь истинный?.. Ох, когда же нас уже завоюют китайцы?»
Весь его курс и чуть ли не вся семинария возлагали большие надежды на китайцев. Съезжались семинаристы с самых разных уголков страны и узнавали друг от друга, что везде одинаково плохо, всё разворовано, всюду спиваются, и России, в общем-то, не жить. И только парни с Дальнего Востока говорили, что есть у страны конечная мотивация – всякая умирающая империя должна с честью передать свою веру и начатки государственности вместе с культурой варварам, и эти варвары – китайцы, которых за Уралом уже сейчас больше, чем коренного населения. Для чего же еще, говорили парни, в Академии открыт Восточный центр? Совсем скоро, когда деваться будет некуда, вместо латыни и греческого мы все будем изучать китайский, чтобы просветить их светом христианства. Приближаясь к Александрову в шумном вагоне в компании подрастающего поколения своей паствы, Никита понимал, что деваться некуда уже сейчас.
В Александрове было скользко. Едва ступив на перрон, Никита поскользнулся, взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, сумка с фотоаппаратом слетела с плеча и, перевернувшись в воздухе, приземлилась на лед за секунду до того, как на тоже место приземлился Никита. Школьники, выходящие из вагона, хохотали. «Должно быть, – думал Никита поднимаясь, – мое падение было эстетически привлекательным. Значит, они способны оценить эстетическую привлекательность. Это уже неплохо». Объектив фотоаппарата был с трещиной прямо по линзе, Никита сфотографировал ближайшее дерево, фотоаппарат работал, но изображение получилось расколотым надвое. «Да, – попытался настроиться на рабочий лад Никита, – какие только жертвы не понесешь ради переустройства семинарии». И он пошел искать слободу.
Игумен Траян был озадачен. Студента Утлова нужно было отчислять, но окончание его проповеди о ненависти к семинарии, где он предлагал за семинарию молиться, было таким искренним, что ректор мог не выдержать и на отчисление не согласиться. Траян снова включил диктофон: «Быть может, для начала стоит понять, что семинария – это мы, и без нас ее просто нет… Быть может, хотя бы в молитве стоит не отделять ее от себя, может, стоит молиться о ней?.. Честно обратиться к Богу: «Да, Господи, Ты знаешь, что мне все здесь надоело, и я сам себе надоел. Семинария плоха, но и я плох. Потерпи нас, Господи. С Твоей помощью мы, может быть, справимся. Помоги нам обоим! Аминь».