Альманах «Мир приключений» 1955 год
Шрифт:
Глава четырнадцатая
Смутно в Усть-Двинце. Нет скрипа люльки и писка младенца, не стало веселого детского гомона, не слышно женского голоса, не мычит коровушка-кормилица, не ржет работница-лошадь. Смутно в Усть-Двинце.
Смутно, но не пусто и не тихо. В городок сбиваются поморяне и биармины с морского берега, который протянулся влево от двинского устья, на закат.
Подобно другим старшим на стойбищах, поморянский старшина не медлил после прихода клейменых. Одинец приказал всем женщинам с детьми
За Варяжским морем, в готских, фризонских и франкских землях, нурманны захватывали и грабили большие каменные города, с населением в несколько десятков тысяч человек, силами в несколько сот викингов. Нурманны — воины и учатся воинскому делу с раннего возраста. Сами они закованы в железо, у них туже луки, сильные мечи и копья, твердые щиты.
У Одинца набралось пригодных к бою жителей Усть-Двинца восемь десятков, да с закатного берега подоспели шесть десятков. С восходного же берега прибыло всего двадцать три человека. Всех поморян насчитывалось сто шестьдесят три человека. Биар-минов же привалило почти пять сотен, и они продолжали прибывать.
Сила ли это? Луки и стрелы есть у всех, а мечей мало. Топоров хватит, настоящие щитов почти нет. Иные биармины пришли со своими старыми кожаными щитами, годными лишь против костяной стрелы. Копья, рогатины и гарпуны хорошие, но доспехов — кольчуг, броней, шлемов, поручней, поножей и настоящих щитов, окованных твердым железом, — едва набралось на два десятка латников.
В бой идти — не лес рубить и не зверя ловить. Свои кузнецы сумели бы наковать железных блях и полос для кафтанов из бычьей кожи и для щитов, сумели бы наделать шлемов и поножей с поручнями, набрать кольчуги.
Работа на годы, а не на дни.
Колмогоряне не оставят своих без помощи, но к ним едва поспели гонцы. Притечет сила с дальних ловель. Однако Одинец знал: своих поморян прибудет не больше сорока, зато биарминов придет ещё много. После вести о гибели рода Расту биармины обозлились, как растревоженные осы. Недаром, видно, они умеют между собой считаться родством до самой Йомалы.
Женщины и дети расставались с Усть-Двинцом с горестным плачем. А Заренка совсем не хотела уходить и спорила с мужем:
— Найдется кому приглядеть за Гордиком, за Ивором — не грудные ребята. А я не уйду.
— Ступай. Тебя наши женщины привыкли слушаться. Ты старшей будешь. Все уходят.
— Все для меня не указ!
Своенравная, своевольная душа, никому и ни в чем не покорная. Сказала б, что любит, что его, мужа, не может оставить! Как вопит беленькая Иля, повиснув на своем Кариславе!.. Нет, не говорит и не скажет. «Не хочу» — и всё тут.
Карислав силой оторвал от себя жену, Яволод потащил свою биарминку Бэву на руках. Уже все собрались, вытянулись из городка. Одна Заренка не идёт.
Одинец нашел слово, но смелости сказать его в полную силу не собрал:
— Коль любишь… детей и мужа, уходи.
Заренка не сказала, что не любит мужа. Спросила:
— Почему же мне уходить? Что же я, уйти не сумею и не успею, коли нурманны вас потеснят?
Одинец никогда не умел много говорить, его речь была тяжелой и малословной. И перед Заренкой он впервые нашел в себе силу слова.
— Слышишь? — Он махнул рукой, будто охватил все собравшееся в Усть-Двинце смятенное людство. — Народ гудит, в нем тоска, тревога, колебание. Сколько ныне сбежалось — все меня ждут, на меня смотрят. Я им нужен, для них я. Ныне мне надобно иметь свободное сердце. Ты в моём сердце… Коль видеть тебя буду, коль буду знать, что здесь ты, — не о людстве, о тебе буду думать. Ты уйдешь и мне вернешь покой.
Необычно, непривычно опустились Заренкины глаза. Что спрятала в них гордая женщина?
Она обняла мужа:
— Прощай… — Сделала шаг и обернулась: — Страшно… Обещай, что себя сбережешь. Обещаешь?
— Буду беречь.
И ушла… Сказала бы: «Не из-за Иворушки, чтобы не быть ему сиротой-безотцовщиной и горемычным вдовьим сыном, — сама за тебя пошла». Сказала б: «Любый мой». Нет. Забыла, что ли, сказать?
«Любый»… Экое слово чудесно-волшебное! Иные уста его легко произносят. От других же — не добьешься.
Одна, другая, третья — замерещились лодьи на дальнем взморье. Скоро и четвертая поднялась из-за моря. С сивера тянул ветерок. Море дышало и гнало в устья приливной вал. С ним плыли нурманны. Не торопились. Нарастали медленно, подобно приливу.
Люди различали, как петляли две передние лодьи, длинные, длиннее самых больших китов, узкие, низкие. Ищут дорогу. Оттуда, от нурманнов, Усть-Двинец ещё не виден. Ещё далеко нурманны, лодьи кажутся малыми. Тяжко ждать. Уж шли бы скорее, всё одно!
Приближаются.
Нурманны плыли верно; они нащупали стрежень большого протока, где надежно идти и в отливную, не только в приливную волну.
Заметили! С низкой передней лодьи подали знаки руками, на других повторяли те же знаки. Нурманны переговаривались и сговаривались.
Нечего им шарить по Двине — они нацеливаются на городок, чтобы принять покорность народа и взять первую дань. Не будет им ни покорности, ни дани!
Нурманны уже проходили устье. Одинец торопил Карислава. На острове нурманнов ждала тайная засада, и Кариславу было поручено поддержать засадных стрелками с материкового берега.
Перед Усть-Двинцом, у пристани, Одинец оставил двадцать поморян и около сотни биарминов. Со всем остальным народом старшина скрылся в городке выжидать время для удара на высадившихся нурманнов.
…А женщины и детишки уже далеко — прошло четыре дня со времени ухода любимых. Что ни случись — нурманнам их не догнать, не разыскать. На сердце свободно.
От острова до материкового берега было шагов шестьсот, на полный полет стрелы. В засаде сидели Отеня — за старшого, четыре поморянина и пятнадцать биарминов. Они должны были выждать и бить нурманнов вблизи, но не теряться и зря не класть головы. С другой стороны острова, на берегу узкой протоки, ждала расшива.