Алмаз раджи. Собрание сочинений
Шрифт:
Удар был сокрушительным. Мне повсюду мерещились воображаемые итальянцы, и я в первый и, могу сказать, в последний раз за всю жизнь был охвачен паническим ужасом. Я еще не знал, чего следует бояться, но, признаюсь, боялся до глубины души и с облегчением вернулся в свою одинокую лощину в лесу.
Там, чтобы не разводить огня, я поел холодной овсянки, оставшейся с вечера, затем, подкрепленный и успокоившийся, отбросил все страхи и спокойно улегся спать.
Не могу сказать, сколько прошло времени, но внезапно я был разбужен ослепительной вспышкой света, ударившей мне прямо в глаза. В тот же миг я был
Признаюсь, прошло с полминуты, прежде чем я пришел в себя. Если бы не два обстоятельства, я бы решил, что меня разбудило какое-то новое воплощение моих кошмаров. Но, во-первых: входной клапан моей палатки, который я тщательно завязал, когда забрался в нее, теперь был развязан; а во-вторых – я все еще чувствовал с определенностью, исключавшей галлюцинацию, запах горячего металла и горящего масла. Вывод был очевиден: я был разбужен кем-то, кто направил мне в лицо луч потайного фонаря, взглянул на мое лицо и ушел. Я спрашивал себя о причине такого странного поведения, и ответ пришел сам собой. Человек, кем бы он ни был, хотел узнать меня и не узнал. Оставался еще один нерешенный вопрос, и на него, признаюсь, я даже боялся ответить: если бы он узнал меня, что бы он сделал?
Страх за себя тотчас рассеялся: я понял, что меня посетили по ошибке; но я окончательно убедился, какая страшная опасность угрожает обитателям павильона на дюнах. Требовалось немало решимости, чтобы выйти в темную чащу, обступившую мое убежище, но я ощупью пробирался по тропе сквозь потоки дождя, исхлестанный и оглушенный шквалами, опасаясь на каждом шагу наткнуться на затаившегося врага. Было так темно, что, окружи меня сейчас целая толпа, я бы этого даже не заметил. А буря ревела с такой силой, что слух был так же бесполезен, как и зрение.
Весь остаток ночи, которая показалась мне бесконечно длинной, я бродил вокруг дома, не встретив ни души, не услышав ни звука, кроме хора ветра, моря и дождя. Сквозь щель ставен одного из верхних окон пробивался лучик света, который подбадривал меня до наступления зари.
Глава 5
О встрече Норсмора со мной и Кларой
С первыми проблесками дня я ушел с открытого места в свое обычное укрытие, чтобы там, в дюнах, дождаться прихода Клары. Утро было пасмурное, ненастное и тоскливое; ветер стих перед рассветом, но потом усилился и налетал порывами с побережья; море начало успокаиваться, но дождь все еще хлестал немилосердно. На всем пространстве пляжей и отмелей не видно было ни души. Но я был уверен, что где-то по соседству притаились враги. Фонарь, так неожиданно и внезапно ослепивший меня во сне, и шляпа, принесенная ветром на берег с Грэденской топи, – этих двух предупреждений было достаточно, чтобы судить, какая опасность угрожает Кларе и всем обитателям павильона.
Без четверти восемь дверь павильона отворилась, и Клара направилась ко мне, пробиваясь сквозь дождь. Я встретил ее на берегу.
– Едва удалось вырваться, – сказала она. – Не хотели отпускать меня в такую погоду.
– Клара, – спросил я. – Вы не боитесь?
– Нет, – ответила она так просто, что это меня
Жена моя была самой храброй, самой лучшей из женщин; по опыту я убедился, что эти качества далеко не всегда совместимы, а у нее редкое бесстрашие соединялось с чисто женской нежностью и глубоким обаянием.
Я рассказал ей обо всем, что случилось со вчерашнего утра, и, хотя щеки ее заметно побледнели, она сохранила полное спокойствие.
– Теперь вы видите, что мне ничто не угрожает, – сказал я под конец, – мне они не причинят зла. В противном случае, я был бы уже мертв.
Она положила мне руку на плечо.
– А я в это время крепко спала! – воскликнула она.
То, как она это сказала, привело меня в восторг. Я обнял ее и привлек к себе. Прежде чем мы опомнились, ее руки оказались у меня на плечах, и я поцеловал ее. Но и тогда ни слова не было сказано нами о любви. И сейчас я ощущаю прикосновение ее щеки, мокрой и холодной от дождя, и часто потом, когда она умывалась, я целовал ее, в память о том утре на морском берегу. Теперь, когда я лишился ее и в одиночестве завершаю свой жизненный путь, я вспоминаю нежность и глубину того чувства, которое соединяло нас, и это умеряет горечь моей потери.
Так прошло, быть может, несколько секунд – время для влюбленных летит быстро, – а затем нас вспугнул раздавшийся вблизи смех. Смех был не веселый, а натянутый, за ним скрывалось недоброе чувство. Мы обернулись, хотя моя левая рука все еще обнимала талию Клары, и она не пыталась освободиться, и в нескольких шагах от себя увидели Норсмора. Он стоял, опустив голову и заложив руки за спину, даже крылья его носа побелели от ярости.
– А! Кессилис! – проговорил он, когда я повернулся к нему.
– Он самый, – сказал я без всякого смущения.
– Так вот как, мисс Хеддлстон, – продолжал он медленно и злобно, – вот как вы храните верность вашему отцу и слово, данное мне! Вот как вы цените жизнь вашего отца! Вы настолько увлечены этим молодым джентльменом, что готовы пренебречь репутацией, законами приличия и самой элементарной осмотрительностью?
– Мисс Хеддлстон… – начал я, чтобы прервать его излияния, но он, в свою очередь, грубо оборвал меня:
– А вы помолчите! Я обращаюсь к этой девушке.
– Эта девушка, как вы ее называете, моя жена, – сказал я, и моя жена от этих слов только крепче прижалась ко мне. Я понял, что она одобряет мои слова.
– Ваша – кто? – выкрикнул он. – Вы лжете!
– Норсмор, – сказал я, – мы все знаем ваш бешеный нрав, но мне плевать на ваши оскорбления. Поэтому советую говорить потише: я уверен, что нас слушают.
Он оглянулся – мое замечание несколько остудило его ярость.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил он.
Я ответил одним словом:
– Итальянцы.
Он грязно выругался и перевел взгляд с меня на Клару.
– Мистер Кессилис знает все, что знаю я, – сказала моя жена.
– А мне хотелось бы знать, – начал он, – какого дьявола мистер Кессилис явился сюда и какого дьявола он здесь намеревается делать? Вы изволили заявить, что женаты, – этому я не верю ни на миг. А если это так, Грэденская топь вас скоро разлучит: четыре с половиной минуты, Кессилис. У меня тут собственное кладбище для друзей!
– Итальянец тонул несколько дольше, – сказал я.