Алмаз раджи. Собрание сочинений

Стивенсон Роберт Льюис

Казимир торжествовал.

– У таких не бывает сердца. Странный ты человек, Депрэ, как я погляжу, – ведь не глупый, но жутко непрактичный. Ты до сих пор понятия не имеешь ни о людях, ни о делах. Тебя ограбят в турецком банке, обведет вокруг пальца уличный мальчишка, да и каждый, кому в голову взбредет, сумеет облапошить. А все оттого, что у тебя слишком богатое воображение…

К тому времени, когда подали кофе, Депрэ, вконец подавленный красноречием Казимира, был тише воды, ниже травы.

– Пойдем, поглядим на твои развалины, – предложил Казимир.

Они вышли на улицу. Развалившийся дом, образовав пустоту, обезобразил

деревушку, как отсутствующий передний зуб обезображивает лицо. У зеленых ворот стоял караульный, он был весь красный от холода, однако бодро приветствовал доктора.

– Глянь-ка, – удивился Казимир, – конюх-то твой удирает по дороге, да еще и пожитки за собой тащит… Стоп… Нет, черт побери! Он, оказывается, волочет их в гостиницу!

В самом деле, в эту минуту Жан-Мари перешел через улицу и направился к гостинице, едва передвигая ноги под тяжестью огромной корзины, которую тащил из последних сил.

Доктор остановился.

– Что это он несет? – проговорил он. – Надо бы пойти взглянуть.

И он поспешно зашагал в ту же сторону.

– Что? Разумеется, свое добро, – торжествовал Казимир. – У этого воришки верный коммерческий нюх. Учуял, что дело плохо, и принимает свои меры.

– Я ни разу не видел у него такой громадной корзины, – недоумевал доктор, ускоряя шаг. – Что он там затеял, хотел бы я знать?

Корзина была такая большая и тяжелая, а Жан-Мари такой маленький и так устал, что немало времени прошло, пока ему удалось втащить ее наверх по лестнице и поставить у ног Анастази. И Жан-Мари, и его ноша были в плачевном виде – корзина пролежала четыре месяца в земле, зарытая в одном укромном местечке по дороге в Ашер, а мальчик дышал, как загнанная лошадь, проделав пятикилометровый путь с непосильным грузом в руках.

– Жан-Мари, неужели это… это он? – отчаянно выкрикнул доктор.

– Точно, он. – Это было все, что сумел произнести Жан-Мари.

– О, мой дорогой сын, мой дорогой сын!.. – С этими словами Депрэ рухнул на корзину, обхватил ее руками и разрыдался, как дитя.

– Но ведь теперь вы уже не переедете в Париж? – несмело спросил Жан-Мари.

– Казимир! – Депрэ поднял к шурину мокрое лицо. – Ты видишь этого ребенка? Он действительно вор: он похитил сокровище у человека, которому его нельзя было доверить, и вернул его, когда этот человек достаточно трезв и, вдобавок, унижен. Вот они – плоды моих наставлений и награда за все мои труды!

– Вот так штука! Ну, не ожидал! – ошеломленно развел руками Казимир.

Клуб самоубийц

История молодого человека с пирожными

Блистательный Флоризель, принц Богемский, во время своего пребывания в Лондоне успел снискать всеобщую любовь благодаря своим оригинальным манерам и щедрой руке, всегда готовой наградить достойного. Это был поистине выдающийся человек, судя по тому, что он делал открыто, не говоря уже о том, что совершал тайно. В обычной жизни принц был скромен, ко всему относился с философским спокойствием земледельца, но вместе с тем испытывал тягу к приключениям и не был чужд эксцентричности, нечасто встречающейся у лиц его ранга. Порой, когда на него находили приступы хандры, и в театрах Лондона не давали ничего забавного, и погода не благоприятствовала занятиям спортом на открытом воздухе, принц Богемский призывал своего шталмейстера

полковника Джеральдина и объявлял ему, что намерен совершить прогулку по вечернему Лондону.

Этот молодой офицер был любимцем принца, а его отвага порой граничила с безрассудством. Он с удовольствием выслушивал приказ и, не мешкая, приступал к подготовке. Долгая практика и богатый жизненный опыт научили его превосходно маскироваться и переодеваться; к любой избранной им роли, независимо от положения, характера и национальности лица, которое он намеревался изобразить, полковник умел приспособить не только лицо и манеры, но и голос, и даже образ мыслей. Британской полиции ничего не было известно об этих приключениях; поразительная смелость принца, а равно изобретательность и рыцарственная преданность его шталмейстера не раз выводили эту пару из самых опасных и двусмысленных положений, а доверие, которое они питали друг к другу, с каждым годом все возрастало.

Одним мартовским вечером сильный дождь пополам со снегом загнал их обоих в крохотный кабачок – устричную таверну неподалеку от Лестер-сквер. Полковник Джеральдин был одет и загримирован репортером, находящимся в стесненных обстоятельствах, а принц, по обыкновению, изменил свой облик накладными бакенбардами и парой косматых бровей. Это придавало ему вид человека, испытавшего многие превратности судьбы, и делало совершенно неузнаваемым. В таком обличье принц со своим шталмейстером спокойно сидели в устричном заведении, потягивая бренди с содовой.

Таверна была полна посетителей обоих полов, многие из них заговаривали с нашими искателями приключений, но, не находя эту пару заслуживающей внимания, вскоре оставляли их в покое. Это были самые обычные обитатели лондонского дна, и принц уже начал было позевывать и тяготиться таким времяпровождением, как вдруг дверь распахнулась и в зал вступил молодой человек, сопровождаемый двумя слугами. В руках каждого из слуг было по блюду маленьких круглых сливочных пирожных, прикрытых салфеткой, которая была тотчас сдернута и отброшена. Молодой человек принялся обходить всех присутствующих и с преувеличенной любезностью угощать их пирожными. Иногда это угощение со смехом принималось, а порой от него решительно и даже грубо отказывались. В этом случае молодой человек съедал пирожное сам, отпуская при этом какую-нибудь шутливую реплику.

Наконец он приблизился к принцу Флоризелю.

– Сэр, – проговорил он, низко кланяясь и держа в руке пирожное, – не окажете ли вы любезность совершенно незнакомому вам человеку? За качество этого пирожного я ручаюсь, ибо за последние пару часов я сам проглотил их ровно двадцать семь штук.

– Я имею обыкновение, – ответил принц, – обращать внимание не столько на предлагаемое, сколько на чувство, с которым мне предлагают угощение.

– Чувство, сэр, – снова поклонившись, отвечал молодой человек, – совершенно издевательское.

– Издевательское? – повторил Флоризель. – Над кем же вы намерены издеваться?

– Я пришел сюда не для того, чтобы объяснять свои философские взгляды, – ответил молодой человек, – а для того, чтобы раздать пирожные. Если я скажу, что совершенно искренне включаю себя в число тех, над кем издеваюсь и насмехаюсь, то надеюсь, вы сочтете себя удовлетворенным. Если же нет, вы принудите меня съесть двадцать восьмое и двадцать девятое пирожное, а эти гастрономические подвиги, право, мне уже поднадоели.