Алмаз сознания
Шрифт:
И очень мне жаль тех людей, кто сам, по своей воле, отключился от такого бездонного энергетического источника. Своим добровольным уходом в индийский кришанизм, американскую дианетику или мексиканскую магию они безжалостно обрубили свои духовные корни, а к новым не присоединились, — потому что это уже невозможно! Невозможно, даже если выучишь назубок весь санскрит, английский язык, или будешь долго жить понятиями и идеями, выращенными в жаркой и сухой мексиканской стране. Невозможно! — так устроено сознание! И те духовные искатели, которые вбирают чужеродные учения и грубо напяливают на себя экзотические, заграничные одежды, примеривая их маски и стили духовной жизни, не понимают, до чего они смешно и карикатурно со стороны выглядят, как клоуны…
Со мной произошло несколько таких озарений и «подключений» к древнему сознанию исконно русского человека, и не просто русского, а, точнее,
Знали ведь прежде русские люди, как жить и работать на этой земле, — с Иисусом в сердце! И с ним в душе — смиряться и прощать, молиться и любить, внимать красе земли русской и видеть суть вещей! А главное умели и знали, как молиться! А как начнёт упоённо петь сердце, так существование становится райским уже при этой жизни. Молитва созидает рай на земле, а самого человека превращает в жителя райской обители, в первозданного Адама или Еву…
Как-то в самом начале своего духовного поиска открыл я наугад с лотка христианскую книгу одного монаха. Попалось мне там предложение: «Как же, братцы, тут у нас в монастыре хорошо, благодатно живётся!» Вот, думаю, какой дурак и какую чушь пишет! Как может быть в монастыре хорошо!? Без земных удовольствий, в уединении, без развлечений и кулинарных деликатесов, вдали от людей, наук, веселья, ресторанов, танцев и женщин? Книгу тут же вернул на место, не стал дальше листать. Но пришло время, и понял я, о чём писал тот неизвестный мне монах. Счастье и блаженство пребывают исключительно внутри человека. И с молитвенным деланием ты вступаешь в жизнь неописуемую, ну, а на природе ещё более неизречённую в десятки и сотни раз! На природе человеческое естество раскрывается, обнажается. Оказывается, в неземном, высшем, небесном удовольствии можно жить, а все остальные услады — это его жалкое, бледное отражение, уродоподобие.
Да… живое и милое всё в моём деревенском доме среди природы, в которую он органически врос. Неразрывно домик мой связан с землёй, а ему, поди, уже приблизительно целых около ста лет! Даже деревья… Несколько деревьев выросли откуда-то из-под стен. Надо же где получили силу несколько зёрнышек! И обогнули, разрослись несколько берёз у стен дома вокруг, будто укрепили и поддерживают сам дом. Сознание (берёз и дома) плотно срослось в единое живое целое! Деревья сами выбрали свою судьбу и слили её с судьбой моего дома. Деревья — очень разумные существа! Не стал я их обрубать и пилить, пусть, думаю, живут. Да что там деревья, даже камни имеют собственный разум! А фундаментом моей деревенской избы служат несколько крупных камней-валунов — те тоже давно погрузились-вросли глубоко в землю, притаились тихо и дремлют. О чём думают они и что им снится? Простоит, простоит мой крепкий родной домик и ещё пятьдесят лет, а то и больше — умели раньше строить!
А однажды молитва мне помогла подружиться с яблонькой и помочь ей; я об этом в заключении расскажу.
За последние тридцать лет, что прошли после смерти моего деда, в деревенский дом приезжали иногда мои родственники. В основном, чтобы как-то его «поддержать»: залатать крышу, поправить сарай и пр. Землю в огороде совсем забросили, земля, как сказали мне, «отдыхала». Не было даже тына (забора). Вот только мой дядька, чтобы не было слишком пустынно, посадил на участке пару кустов белой смородины и яблоньку-дикарку. Дерево он откопал где-то в лесу и пересадил ближе к дому. Яблонька прижилась, но в лесу ей было явно лучше, привычней…
Очень скоро (и не в первый и второй свой приезд), но по мере прогресса в молитвенной практике я буквально почувствовал то, чего ранее не замечал: яблонька — это живое существо, и ей очень и очень плохо. Была она низкорослая (совсем чуть-чуть повыше среднего роста человека),
Молитва продолжала утончать и очищать моё сознание. Она помогла мне обновить, прочистить и заново обрести природные корни. И будто сквозь пелену дрёмы я стал периодически слышать тихий и жалобный стон (на интуитивном уровне восприятия). А однажды во сне я увидел уродливую, некрасивую девочку-подростка, которая молила меня о помощи. И только потом я «заметил» свою дикарку, тянувшуюся низким стволом к дому, который я продолжал всеми силами оживлять. Не просто заметил, а ощутил боль чужого сознания, почувствовал её состояние. Что же я за хозяин? Бедная моя яблонька! Обжигает тебя палящее солнце, сушит засуха, не дают тебе пить, вгрызаются в твою живую плоть злые жуки-короеды — совсем умираешь ты без внимания и заботы!..
Стал я за дикаркой ухаживать: регулярно её окапывал, поливал водой, бережно замазывал садовым варом все её трещины и сухие раны. Разговаривал с ней с любовью… И вот спустя малое время в ответ на мою любовь ожила моя яблонька-дикарка. Так сильно ей захотелось выразить свою благодарность мне, что однажды весной она сказочно расцвела и нежным своим ароматом залила всё вокруг, — ну, чистая королева всех яблонь! А потом эта цветущая и красивая девушка-дикарка подарила мне столько крупнейших, вкуснейших и сочных яблок, что восторгам и изумлению моему не было предела! Подобное можно было ожидать только от крупной садовой и ухоженной яблони, но только ни от больной низкорослой дикарки! Даже местные деревенские садоводы удивлялись! Мне же было жалко свою малышку, она ведь, возможно, страдала под тяжестью даруемых мне плодов. А мне надолго хватило её яблок, даже с собой в город увёз целый чемодан. Ел и думал, вот какая сила у любви!
И теперь всегда вспоминаю про свою милую любовницу, когда собираюсь в очередной сезон в деревню. Как там перезимовала моя дорогая яблонька?! Скоро по весне приедет твой хозяин. Хозяин земли…
Да и зима в деревне также неописуема — белоснежная чистота, духовное безмолвие. Вокруг не снег, а нежная пастила, присыпанная сахарной пудрой! Весело щекочет морозец, накладывает узоры на лубочные окна. Сугробы по пояс. Прорубь со щукой зубастой. В снегу пляшут искорки. А на домах и сараях здоровенные белые шапки древне-русские нахлобучены. Хрумкает упругий снежок под ногами — «хрумп-хрумп-хрумп»… Да хрустит как-то вкусно-сладко, так и хочется себе положить на зубы этот освежающий сладко-ментоловый хруст! Деревенские от мороза сберегаются валенками, тулупами овчинными, неповоротливыми. Холод толкает к радостному движению. Ух, мороз-красный нос! И повсюду вообще разлита радость, — хрустящая, белая, хрустальная, звонкая!..
А после уличного мороза длинными чёрными вечерами — Печка! И как упоительно наслаждаться волшебством живого тепла и чаем от шипящего самовара с головкой сахарной в прикуску. Неторопливо подбросишь полено в печное отверстие, подгребёшь хрустальные оранжевые угольки — звенят стекляшками! — и обдаст лицо жаром. И дремотно, и уютно, и сладко. Вот так и жил бы всю жизнь в глухомани! В молитвенной, долговременной медитации…
И ещё не могу не писать я о космосе, который неожиданно обрушивается сверху с наступлением зимней или летней ночи. Пусть будет — летней. Темнотища кругом такая, что чуть отойдёшь в сторону от расплывчатого, синего света одинокого фонаря, как тут же весь растворяешься в жутком мраке. Руки, туловища своего не видишь! Сознание есть, тела — нет! (Потом глаза к темноте привыкают). И вот в такой именно космической темноте задерёшь голову к верху — всё в звёздной пыли, планетах, гирляндах-созвездиях и туманностях! И так остро ощутишь в этой необъятности среди мириад звёзд своё космическое одиночество, одиночество среди этих драгоценных роскошных бриллиантовых серёжек и ожерелий. Ни дать, ни взять — небесные сокровища! И одновременно почувствуешь полное единение с грандиозным космическим сознанием, и неодолимо захочется улететь ввысь к сверкающим звёздным и млечным путям. Переполняешься восторгом и желанием тайны! И благодарностью через молитву. Чувствуешь себя космическим Странником, точкой, затерянной на Земле, на одной из её мелких выпуклостях, среди деревенских дорог, которых на Руси не сосчитать.