Алмазный спецназ
Шрифт:
Опять-таки на инстинктах, не пытаясь предпринимать что-то осмысленное, он потянул штурвал на себя. Что-то делал ногами, даже не долгом движимый, а инстинктом самосохранения, оравшим, что промедление смерти подобно, и хорошо, что случалось отрабатывать подобное на тренажерах, хоть и чертовски давно...
Он выровнял самолет, абсолютно не представляя, как ему это удалось, – но ведь выровнял! Падение прекратилось, машина перешла в горизонтальный полет, разноцветные полосы прекратили бешеный танец, остался один-единственный цвет – зеленый, несшийся чуть ли не под ногами.
Сообразив, что
Приходилось щуриться, наклонять голову, словно из-за дерева выглядывал – воздух лупил в лицо, выдавливая слезы, потрескавшееся стекло почти не давало возможности видеть нормально окружающее.
Сзади послышался Анкин ликующий вопль – звериный, из нутра идущий...
– Сядь где-нибудь! – рявкнул Мазур не оборачиваясь. – Держись покрепче!
Понемногу возвращалась ясность рассудка и профессионально четкое восприятие окружающей реальности. И Мазур наконец-то отыскал источник раздражения: никаких видений, никакой ошибки – справа на панели мигала красная лампочка, надрывался зуммер, тоненько, выворачивающим душу писком, стрелка, показывавшая расход горючего, стремительно п а д а л а влево, к красной черте и короткой надписи на французском, с которым Мазур был не особенно в ладах, – но все и так ясно. Бензин расходуется н е п р а в и л ь н о, явно вытекает из пробитого бака. Покойный лейтенант успел выпустить добрый десяток пуль (кроме пробоин в лобовом стекле, парочка жутких дыр зияет и на приборной панели), то ли бак пробило, то ли разнесло к чертовой матери что-то в системе...
Хоть он и был в авиации дуб дубом, в голову моментально пришла короткая мысль, как ни удивительно, не вызвавшая ни страха, ни паники, вообще никаких эмоций, – когда с самолетом происходит нечто подобное, он может загореться... Где огонь, там и взрыв, нет времени копаться в памяти и гадать, так ли это... Главное – пожар запросто может вспыхнуть. А до земли чуть меньше километра – впрочем, если высотомер откалиброван на мили, и того больше. Мили у французов выставлены или километры? Ну да километры. Однако хрен редьки не слаще...
Анка что-то возбужденно вопила за спиной. Не разбирая ни слова, вообще не вслушиваясь, Мазур сосредоточился на управлении. Если горючка еще пару минут будет убывать такими темпами, бак опустеет окончательно...
Перебой в левом моторе! Заработал опять... перебой в правом, снова заработал...
Самая пора переходить в пехоту, нисколечко не мешкая. Мазур старательно принюхивался, пытаясь учуять запах гари, но мешал лишь самую малость развеявшийся стойкий аромат пороховой гари. А вот бензином завоняло остро, резко, пронзительно...
Он вновь бросил взгляд на стрелку – скоро, совсем скоро упрется в белую черту... Снизился, вытянув шею, разглядывал зеленое море тайги.
Не такое уж это было море, прогалины попадались, и большие. Ничего, верст на пятьсот ближе к экватору джунгли стояли бы сплошным ковром, без малейшей прорехи...
– Держись! – рыкнул он, не найдя времени оглянуться.
Пропустил удобную прогалину –
Каковая и представилась. Не колеблясь, Мазур у р о н и л самолет ниже уровня зеленых раскосмаченных крон, п о й м а л расширенными ноздрями запах горелого пластика, невольно взвыв сквозь зубы, как от внезапной боли.
Справа и слева проносились корявые стволы, о х а п к и пронзительно-зеленой листвы словно выпрыгивали то справа, то слева, хлеща по крыльям, по лобовому стеклу. Еще кусок вывалился – но скорость уже снизилась здорово, и ветер не бил так в лицо, его вообще уже не чувствовалось...
Кресло чувствительно врезало по заднице – колеса коснулись земли, оторвались от нее на миг, коснулись, покатили... Что-то звенело, дребезжало, тряслось, мелко, противно стуча, что-то с шумом катилось по проходу, гремя, грохоча, кувыркаясь...
Мазур налег на штурвал, выпустил закрылки до предела, ударил ладонью по рычажку, отключавшему подачу бензина, – его и так уже почти не осталось, но все равно...
Справа выпрыгнуло навстречу что-то косо изогнутое, толстенное, в морщинистой коре. Мазур не отвернул. С невероятным грохотом отлетел конец правого крыла, самолетик мотнуло, Мазур налег на штурвал, проделывая действия, аналогичные выводу машины из заноса на гололеде. Штурвал рвался из рук, как живой, и Мазур навалился на него грудью, пузом, всеми четырьмя конечностями манипулируя педалями, рычажками, тумблерами...
А потом все кончилось, стало невероятно тихо, не особенно и воняло горелой пластмассой, в лицо били солнечные лучи, самолет стоял в конце прогалины...
Нельзя было терять времени. Вскочив, Мазур оглянулся. Анка, цепляясь за кресла, стояла в проходе, и физия у нее была совершенно неописуемая, утонуть можно в многообразии эмоций... Попытавшись усмехнуться, Мазур обнаружил, что лицо форменным образом одеревенело. Пока не сошел н а с т р о й, он ринулся вперед, схватил Анку за шиворот, развернул и в три прыжка дотащил до двери. Повернул блестящую никелированную ручку – и дверь откинулась наружу, превратившись в удобный трап. Согнув девушку в три погибели, головой вперед наладил ее в дверь, так что она кубарем слетела по трапу, о последнюю ступеньку коего споткнулась, растянувшись уже на земле, заросшей какой-то травкой – невысокой, вившейся затейливыми переплетениями, с гроздьями блекло-синих цветочков.
Лихорадочно огляделся, хозяйственно подобрал свой револьвер, пристроил его в кобуре. Из вороха сбившейся в кучу поклажи выдернул их с Анкой сумки, а затем схватил небольшую зеленую сумку с бесценным грузом, сбежал по трапу, изловчившись, сгреб все три сумки одной рукой, другой поднял за шиворот Анку и поволок в чащобу, петляя меж стволами. Что-то живое, мелкое, проворное улепетнуло из-под ног, визжа так незнакомо, что определить животное не удалось.
Решив, что отбежал достаточно, остановился, уронил в траву сумки, выпустил Анку, и она плюхнулась наземь. А вслед за ней и Мазур сел, прижавшись спиной к толстому теплому стволу, превозмогая противную дрожь во всем теле, сотрясавшую, казалось, каждую косточку, каждый мускул. Отходняк пробил...