Алоха из ада
Шрифт:
Толпа совершенно слетает с катушек. На секунду безумные крики и топот звучат так, словно я вернулся на настоящую арену. Я расслабляюсь. Мне не хочется крякнуться в парке захолустного Гувервилля [245] , но вернувшись на настоящую арену, я могу умереть счастливым.
Человек-Краб раскланивается по всему периметру стадиона. Что же до меня, я просто лежу здесь и истекаю кровью. Со мной кончено, и он это знает. Я хочу прилечь поспать и оставаться в таком состоянии. Ангел в моей голове поднимает крик. Он напоминает мне, что если я отключусь, то умру, как и Элис. Я позволяю своему разуму уплывать прочь, и боль полностью овладевает мной. Агония раздробленных мышц и костей хорошенько раскручивает мои движки. Я рявкаю адское боевое
245
Появившийся в США в начале 1930-х годов термин, которым назывались небольшие поселения, состоявшие из палаток и лачуг, которые строили и в которых были вынуждены жить тысячи американцев, потерявших жильё и работу в результате Великой депрессии 1929–1933 годов.
Человек-Краб впитывает любовь. Ещё несколько поклонов, и он вернётся прикончить меня.
Джон Уэйн не стал бы стрелять человеку в спину, но это моя любимая мишень.
Я являю гладиус и поднимаюсь. Не сказать, чтобы я твёрдо держался на ногах, но я достаточно близко, чтобы это было не важно. Я как можно выше заношу гладиус и отсекаю руку с Верналисом Человека-Краба. Толпа стихает. Человек-Краб пялится на свою культю. Следом я отнимаю ему ногу. Он падает ничком, балансируя на руке и ноге. Он пытается повернуться ко мне лицом, чтобы напасть. Вслепую размахивает щитом в надежде, что я подойду слишком близко, и он сможет сокрушить меня. Я позволяю ему сократить дистанцию, прежде чем забрать и эту руку тоже. Я всё жду, что вооружённые охранники откроют огонь из дробовиков, но они просто наблюдают, такие же остолбеневшие, как пьяницы на трибунах. Я, пошатываясь, направляюсь, чтобы встать перед Человеком-Крабом. Хочу, чтобы он видел это.
У него осталась одна нога, и я отсекаю её по колено. Я хочу, чтобы он смотрел мне в глаза. Я хочу, чтобы толпа впитывала каждую минуту этого. Я убиваю их всех. Каждую толику боли, что я причиняю Человеку-Крабу, я причиняю им всем. Геноцид — это зло, а в данный момент зло хорошо на вкус.
Я разрезаю Человека-Краба справа налево, через всю грудь. Прежде чем он разваливается на части, я делаю гладиусом мах сверху вниз, аккуратно рассекая его от черепа до задницы. Он разваливается на четыре больших прижжённых куска запечённой ветчины.
Это, дамы и господа, то, что мы зовём зрелищностью, с любовью от Сэндмена Слима.
На стадионе по-прежнему тихо, как будто из него выкачали весь воздух. Но требуется всего лишь, чтобы кто-нибудь уронил бутылку, и этот звук сразу же выводит всех из ступора. Вы этого не предвидели, не так ли? Что какой-то отвратительный полудохлый пехотинец-адовец сможет достать гладиус. Спите крепко, гадая, какими ещё тайными способностями обладают наши пехотинцы.
Моя левая рука перестала кровоточить, но на её месте всё ещё большая открытая рана. Я лаю заклинание боли, прижимаю к руке гладиус и прижигаю рану. Затем я падаю и погружаюсь в утешительную темноту.
Я чувствую, как пара охранников тащат меня обратно к загонам. Я не возвращаюсь в загон к остальным пленникам. Они бросают меня одного в один из затемнённых фургонов. Даже сквозь полумёртвый туман я вижу, что они напуганы до усрачки. Может, я шпион или прибывший с проверкой офицер из Пандемониума, а они просто швырнули меня в колодец смерти с разъярённым стероидным болваном. Запах моей сожжённой кожи вызывает у меня тошноту. Чёрт, я бы сейчас не отказался от сигареты.
Я шарю руками в поисках «Проклятий». Это и в самом деле ад. Осталась одна сигарета, да и ту раздавили до неузнаваемости во время боя. Швыряю пачку в темноту. Ангел пытается мне о чём-то напомнить. Лезу обратно в карман и нахожу целебное худу-яйцо Мунинна. Кусаю его, и что-то успокаивающее и сладкое стекает по моему горлу. Спустя несколько секунд голова проясняется. Я всё ещё слаб, но боль прошла, и мир под моей задницей кажется твёрдым.
Я выпускаю на свободу ангела. Мне нужно всё обдумать, потому что, если только у моей новой культи нет плана 007, как вытащить нас отсюда,
Интересно, есть ли способ отключить в этом месте антихуду покров. Я не слишком горд, чтобы заползти в тень и вечность-другую похныкать в Комнате. Мейсон уже развешивает плакаты о розыске. Он знает, что я здесь. Какое мне дело, если один из его карманных волшебников обнаружит, что я воспользовался ключом? Но я снова в зоне заключения, и покров работает, так что я не могу воспользоваться каким-нибудь худу. И с подрезанным крылом я не пробьюсь через всех этих охранников.
Мне нужно остановиться на минутку и перевести дыхание. Я не знаю, насколько хватит яйца Мунинна. Мне нужно продолжать двигаться, пока оно действует. Я позволяю ангелу завладеть моими органами чувств. Он может видеть прямо сквозь жестяные стенки фургона.
Я ожидаю увидеть здесь Роммеля вместе с Африканским корпусом, но в радиусе ста метров нет ни одного адовца. Я Чернобыль в гнезде белого отребья [246] . Ангел осматривает всё вокруг на триста шестьдесят градусов. Несколько адовцев, достаточно храбрых, чтобы держаться в пределах видимости, располагаются со стороны фургона, смотрящей на арену. Позади меня пустое поле. Но фургон защищён тем же заклинанием мальбранш, которое здорово долбануло меня на платформе. Я прорезаю в стенке дыру размером с человека и вываливаюсь наружу. Если я буду держать фургон между собой и бандой, то смогу поджав хвост незаметно исчезнуть в темноте.
246
White trash — унизительное расовое и классовое оскорбление, используемое в американском английском для обозначения бедных белых людей, особенно в сельских районах на юге Соединённых Штатов.
Полагаю, это и есть план Б.
Всего в нескольких кварталах отсюда улицы забиты. Не знаю, где я нахожусь. Я пытаюсь выглядеть невозмутимым со своей отсутствующей рукой и боком пальто, пропитанным запёкшейся кровью и опалённым гладиусом. В толпе легко затеряться. Как и то, что многие из лежащих на улице и просящих милостыню у продуктовых лавок лузеров выглядят ненамного лучше меня.
Интересно, понял ли кто-нибудь из больших умов там на стадионе, что меня больше нет в фургоне? Один из самых храбрых скоро решит проверить руку, которую я там потерял, увидит, что она человеческая, и неизбежно поймёт, кому она принадлежит. Мои плакаты о розыске повсюду, так что меня не беспокоит, что узнают, что рука принадлежит мне, но мне ненавистна мысль, что какой-то адовец-хуесос повесит её у себя на стене в качестве трофея.
Это первый переполненный клочок земли, который я увидел в Элефсисе. Страна хардкорного мародёрства. Вместо того, чтобы нападать на отдельные рынки за углом, самые предприимчивые сносят их подчистую и устанавливают свои собственные ларьки. Это аллея аттракционов на окружной ярмарке, полная уродливых исчадий ада и голодающих атеистов, либо отчаявшихся, либо храбрых, либо достаточно глупых, чтобы копаться в сточных канавах и мусоре в поисках объедков. Глядя на происходящее на стадионе и на зачищающих здесь город безжалостных ублюдков, я не вижу большой разницы между мародёрами и той бандой, что преследовала нас с Джеком, за исключением того, кто им платит. Я задумываюсь, сколько солдат в легионах Люцифера были истово верующими, а сколько — простыми наёмниками. Ещё одна прекрасная проектная работа, Боже. Ты нажрался клетчатки и высрал ангельскую армию, которую можно купить за пиво и Твинки.
На стенах некоторых зданий впечатляющие трещины. Как и дома, некоторые подпёрты опорами линий электропередач. Другие гидравлическими автоподъёмниками и сломанными экскаваторами. В переулках рядом с горами мусора высотой в два этажа открытые выгребные ямы. Вот где тусуются большинство сумасшедших и атеистов, собирая и прикарманивая всё, что могут съесть или выменять. Трещины в тротуаре сочатся канализационной кровью, но я не вижу каких-либо больших воронок. Наверное, вот почему все собрались в этой части города.