Алрой
Шрифт:
«Его спроси.»
«Не смею. Ты повтори.»
«И я не смею.»
«Повтори, прошу!»
«Не могу. Уйдем отсюда!»
«Не достигнув цели? Трус! Я сама его спрошу!» — отчаянно закричала Ширин и кинулась к Алрою. «Мой дорогой…»
«Ты видишь, суровый дух, лиса перечит тигру. Невинного не очернить! Я не душил тебя! Верно говорят, не остановится раз свершивший преступление и худшее свершит. О, великий Джабастер! Они умертвили тело твое, теперь хотят душу мою убить. Что страшнее? Умереть — не станет ни меня, ни муки моей, душу потерять — знать не буду ни себя, ни муку мою.»
Принцесса чуть было не лишилась чувств. Хонайн подхватил ее. Они ушли.
10.18
Хамадан
Мирьям последовала совету Хонайна и прежде всего послала к брату дядюшкиного слугу. Халеву велено было подготовить Алроя к скорому визиту сестры. Он нашел недавнего покорителя Азии лежащим ничком на полу. Поначалу, казалось, Алрой не понимал или не слышал обращенную к нему речь посланника. Наконец, обреченный уяснил, с чем пришел Халев. Алрой не хотел видеть Мирьям, потом смягчился, уступил, изъявил готовность к встрече в первый послерассветный час.
Крах фантастической карьеры возлюбленного племянника сломил дух почтенного Бустиная. Никак более не обнаруживаются его былые таланты, хоть они и не покинули его вполне. Он замкнулся в себе, а себя замкнул в келье. События вокруг не возбуждают его интерес, стал скуп на слова, но ворчит иногда. Лишь для Мирьям он делает исключение. По-прежнему любит преданную племянницу, сердечно говорит с ней. Только из ее рук соглашается брать пищу, к которой, впрочем, почти не притрагивается. Милосердная Мирьям бережет сердце старика и является перед покровителем юности своей с низменно приятным лицом, скрывая душевную боль. Твердость веры и твердость духа, благородство и благонравие, честность и честь обороняют ее от разрушительной силы несчастий и бед.
Далеко за полночь. Молодая вдова спит. Очаровательная Бируна и красавица Батшева стерегут ее сон, глядят в окно, ждут рассвета.
«Не пора ли ей вставать?» — спросила Батшева, — «Мне кажется, звезды побледнели. Она просила разбудить ее перед восходом солнца.»
«Глянь, как она безмятежна!» — ответила Бируна, — «К чему будить? Ведь муки ждут ее!»
«Пусть бы сон ее был счастливым!» — сказала Батшева, — «она нежна, как цветок.»
«Шаль соскользнула с ее головы. Я поправлю. Можно, Батшева?»
«Конечно, Бируна. Лицо ее, шалью обрамленное, прекрасно, как жемчужина в оправе раковины. Глянь, она пошевелилась!»
«Батшева!»
«Я здесь, госпожа.»
«Близок рассвет?»
«Нет еще, госпожа. Не слышно дыхания утра, молодой месяц в небе висит, звезды упрямо светят».
«Дай мне руку, милая Бируна, я встану».
Девушка помогла Мирьям встать. Они подошли к окну.
«С тех пор, как на нас обрушились несчастья, я впервые так спокойно спала. Хороший сон привиделся. Мне снился он. Улыбка на лице. Долго ли была я в забытьи, девушки?»
«Отнюдь. Госпожа, я подам тебе шаль, прохладно.»
«Приятная свежесть. Благодарю, не нужно, я не озябла. Чудная ночь.»
Перед взором Мирьям громоздится залитый
Мысли Мирьям скользят по глади недавнего прошлого. Безмятежная юность. Ее жизнь и жизнь Давида. Помнит все до мелких штрихов, что известны были только ей и ему. Он рос, мужал духом и телом. Помнит брызги речей его, в которых она умела разглядеть скорый чудесный взлет. Пристальный взгляд назад обманет тщетой ясновидения. Ей мнится, что и тогда уже, в дни счастливых предчувствий, по другую их сторону сердце женское угадывало крах. Слезы на щеках. Мирьям опустила голову на плечо Батшеве. Бируна сжала дрожащую руку.
Бледнеет луна. Пурпур восхода зажигает Тигр, гасит небесные звезды воспоминаний. Протяжный крик над минаретом. Муэдзин. Стук в дверь. Халев.
«Я готова, — поспешно промолвила Мирьям и закрыла вуалью лицо, — думайте обо мне, девушки, молитесь за меня!»
10.19
В сопровождении Халева и несущего факел тюремщика Мирьям спустилась в подземелье. Скользкие разбитые ступени, холодные мрачные стены, тяжелая решетка. Голос Алроя из-за двери показался ей бодр и тверд.
Халев остался снаружи. Тюремщик внес факел, удалился. Мирьям, содрогаясь, вошла в страшный застенок. Перед ней стоял брат. Улыбка на спокойном лице. Не в силах сдержать себя, она бросилась к нему, обняла, прижала к сердцу.
«О, нет лучше тебя!» — воскликнул Алрой, — «я не одинок!»
Сестра молчит. Голова ее на плече брата. Закрыла глаза, чтоб слезы удержать.
«Мужайся, родная. Поверь, я счастлив.»
«Брат мой, брат мой!»
«Встреться мы вчера, увидала бы меня потерянным и несчастным. Сегодня я другой. Впервые после разгрома я в согласии с самим собой. Я утешился вполне. Я видел чудный сон. А на яву Господь меня простил. Я знаю это точно.»
«Со мной подобное же происходит, брат. Хороший сон приснился, умиротворение, покой. Странно.»
«Верь, я счастлив.»
«Повтори, мой Давид. Я вновь хочу услышать это!»
«Я говорю, что счастлив, и это истинная правда, а вовсе не насмешка над самим собой или старанье ободрить тебя. Накануне вечером меня пронзила мысль, будто я привлек внимание Небес. Гнев Господа остыл, и кара за грехи мои смягчена судом высоким. И в подтверждение догадки о снизошедшем милосердии пришла весть от тебя, мой ангел. О, как я этого желал! И я уснул, сладко и глубоко. Прочь уползли черви воспоминаний об империи и об измене. Околел змей, искусивший ложным восторгом чужой войны и чужой любви. И я увидел нас с тобою на лугу, среди цветов. Тут возник Джабастер. В глазах его ни мести, ни обиды. Он сказал: „Давид, сквозь тьму застенка Бог разлядел покаяние твое.“ Я проснулся. Услыхал, как зазвучало мое имя. Подумал, это ты меня зовешь. Крикнул: „Сестрица, я здесь!“ Не было ответа. Меня осенило. Этот зов я слышал однажды в пещере Джабастера!»