Альт перелетный (сборник)
Шрифт:
– Чем? – заволновалась я.
– А вот чем, – сказала она и плюнула на верхнюю деку! Потом достала носовой платок и принялась тщательно полировать им поверхность.
В этот период моя сестра время от времени не то чтоб вспоминала свои пророчества о моем грядущем богатстве, но ее деятельная натура рвалась на коммерческий простор. Тогда она звонила и требовала явки с альтом к знаменитой арке Тали такуми на улице Короля Георга. Почему-то всем потенциальным покупателям она назначала встречу именно в этом месте, именно под этой многозначительной библейской надписью: «Встань и иди». Я вставала,
Вскоре я могла без запинки предсказать ритуал очередного сватовства и даже с высокой степенью точности передать диалоги.
– Это альт? – подозрительно вглядываясь в инструмент, спрашивала очередная мамаша-бабушка ученика, которому администрация музыкальной академии предложила со скрипки перейти на альт.
– Нет, это контрабас, – спокойно-презрительно отвечала моя недипломатичная сестрица.
Тогда я торопливо вступала в диалог:
– Альт прекрасный, ручная работа, мастер Шуб, стоил там бешеных денег.
– Там – это не здесь, – возражала потенциальная покупательница. – Мы должны посоветоваться с мастером.
Попрепиравшись, мы отдавали наш альт в чужие руки, и вот он уплывал в толпу в своем дешевом дерматиновом футляре, перевязанном резинкой от трусов.
Как правило, недели через две покупатели проявлялись с убийственной новостью: во-первых, альт не такой уж прекрасный. Не Генуя. И не Кремона. Во-вторых, у него существенный недостаток: он слишком велик. Непонятно – для кого его мастерили. Где взять такие длинные руки, чтобы играть на нем?
Я растерянно оглядывалась на сестру. Она невозмутимо отвечала, что – да, это особенный инструмент для особенного исполнителя. И если ваш мальчик (девочка) не тянет пока на такой редкий альт, так и скажите, вместо того чтобы хаять замечательный инструмент.
– Слушай, – спросила я ее однажды осторожно. – Ты же сама его выбирала. Ты не обратила внимания, что с ним как-то… что-то… особенное?.. И кто такой, в конце концов, этот мастер Шуб?
– А хрен его знает! – раздраженно сказала она. – Что можно было понять в этом темном подвале без акустики, у этого алкоголика?!
Однако мы успели полюбить наш альт. Каждый раз, надеясь продать его хоть за небольшие деньги, мы все же невольно радовались, когда он возвращался домой, в наш асбестовый вагончик на сваях. С ним на холмы Самарии слетало нечто возвышенно-благородное, янтарно-солнечное, певучее, отрадное…
В конце концов мы уже перестали надеяться, что кто-то купит такого великана, и, отдавая альт в руки очередного покупателя, мы словно отпускали птицу полетать на воле. И действительно, полетав неведомо где, он обязательно возвращался, складывал крылья и повисал ярким праздничным пламенем на белой стене.
Между тем наступила зима, памятная холодная зима девяносто первого года. Выпал снег, какого лет сто не бывало в этих краях. Наш картонный «караван» у подножия высокого холма
Пару раз отваживались карабкаться в гору – к единственному в поселении магазинчику, чтобы закупить какие-нибудь консервы. Шли вдвоем с Борисом, один за другим, он – впереди, я – ступая в его глубокие следы, оскальзываясь, катясь под гору и снова карабкаясь наверх…
Наш альт мы закутывали в шерстяное одеяло, чтобы не замерзло благородное дерево, не пошел трещинами драгоценный лак. Мы не упрекали его ни в чем. Никому из нас не приходило в голову плоско шутить, что неплохо, мол, затопить камин в нашем доме, купленном на альтовые деньги…
Кажется, именно той холодной зимой, среди сосен, поваленных снежными бурями, в полубезумном состоянии невесомой тоски я разговорилась однажды в автобусе с человеком, оказавшимся преподавателем алма-атинского музыкального училища на пенсии. (В то время я легко вступала в любые разговоры и легко завязывала самые разные знакомства – что, несомненно, говорит о глубочайшей депрессии. Потому что обычно, находясь в ладу с собой и миром, я уклоняюсь от общения даже с близкими и целыми днями молчу.)
Так вот, преподаватель алма-атинского музучилища. Да, он, конечно, знал мастера Георгия Шуба – тот много лет работал в мастерской, расположенной в подвале училища. Что касается истории создания гигантского альта… сам-то он альт не видел, но если уж для кого-то Георгий и делал специально этот инструмент, то, конечно, для Паши Телицына – был такой незаурядный мальчик действительно огромного роста – два метра и три сантиметра… Его все в Алма-Ате знали, он играл в юношеской сборной по баскетболу, входил в сборную республики по альпинизму и был очень способным скрипачом. Однако специфика сложения – сами понимаете, какой рост, – продиктовала необходимость смены инструмента. Скрипачи редко бывают людьми гигантского роста. Педагог уговорил Пашу перейти на альт.
Ну, и Шубу заказан был инструмент специальных параметров… Значит, он все-таки его сделал…
– Почему «все-таки»? – спросила я.
– Потому что Паша сразу погиб при очень трагических, хотя и романтических обстоятельствах. Сорвался при восхождении на один из самых высоких ледников…
– Высоко летел?.. – пробормотала я, думая все о том же, о чем думаю всегда, – о божественном переплетении всех на свете сюжетных линий…
– Надо полагать, высоко… – вздохнув, согласился бывший педагог музучилища.
Но, несмотря на очевидный провал наших предпринимательских затей, тема продажи альта время от времени все же возникала где-то в басах жизни. Правда, она все время видоизменялась, как это бывает с любой темой в любых вариациях, – менялись ее интонации, регистр звучания, мажорные и минорные лады. Например, совсем исчезла пафосность аккордов. Вместо них на фоне тотального безденежья возникла жалобно-заискивающая тема «А вдруг?», которой вторили жуликоватые интонации деревянных: «Чем черт не шутит!»