Шрифт:
Ветер не унимался тридцатые сутки.
Никто не обращал на него внимания, кроме Димки, конечно.
Избыток воображения Димка старался прикрыть иронией:
— Наша халабуда должна выдерживать до сорока в секунду. Мы это знаем. А что, если ветер этого не знает?..
Вопрос был неприличный до дикости, но Артем снизошел:
— Запомни, Димур, в эти стены, кроме дюраля и пенопласта, вложена конструкторская любовь. Штука прочная, не сомневайся.
Все же он невольно наклонил голову, вслушиваясь.
За стеной скрежетало так, будто кто-то драил наждаком помутневшее стекло неба. Ветер яростно и явственно погрозил: «У-у-убью-уу!» Всю эту катавасию перекрыл грохот. Свет в комнате точно вздохнул и погас.
— Проклятый ветряга! — пробасил Олег.
— К анекдотам о «сверх», — хихикнул в темноте Димка. — Сверхвезенье зимовщиков — нет связи, нет погоды, нет света…
Его тенорок был перекрыт очередным Искандеровым взрывом:
— Обыкновенные трудности! А ты как хотел? Иллюминацию, да? Фестиваль на высоте три семьсот?
Судя по звукам, он уже проник в кухню, разыскивал свечи, роняя все, что только могло стукнуть, брякнуть, покатиться со звоном.
Олег сосредоточенно дышал в углу. Посвечивая фонариком, Артем добрался до него.
— Ну как, поколдовал тестером? В чем дело?
— Выходной трансформатор. Обмотка. Поручила долго жить.
— Запасного нет?
— Где там! Спаять надо и мотать заново. Для паука работенка — виточек к виточку. День провожусь. От силы два.
— А ветряк? — цеплялся Димка. — Прощай, белый свет, да? Два дела сразу делать нельзя…
— Нельзя, но нужно, — сказал Олег.
— А вот и свечи! — перебил Артем. — Садимся, ребята. Обобщаем результаты дневных наблюдений.
— Садимся. Обобщаем! — Димка так вздернул плечи, так уткнулся в бумаги, что сразу было видно — «подчинился грубой силе». Пепельный ершик на затылке топорщился протестующе.
«А тебе поныть хотелось? — в мыслях спорил Артем с этим ершистым затылком. — Ну и ной про себя, пожалуйста…»
В самом деле, не было ни малейших причин бить тревогу.
Кухня — на угле, запасы есть. Свечей хоть на десять новогодних елок. Рация дня два молчит, что ж, бывало и раньше. Все-таки зима. Все-таки три тысячи семьсот над уровнем моря. У ветряка лопасти разнесло — Олег поставит запасные. Не зря же он «человек-находка».
Артем посмотрел на Олега: уже что-то мастерит при свечке. Вот тянется рука потеребить бороду. Ох, эта борода! Выгорела на солнце до отчаянной рыжести. Примерзает к вороту, к треуху. Олег подолгу оттаивает ее над плитой. В широкую его спину летят шуточки:
— А не проще ли бородку — топором?
— Она греет! — серьезно отвечает Олег.
От глаз его, младенчески синих, от вспыхнувшей улыбки, от выдубленного ветром лица исходит ощущение ясности, простоты, устойчивой силы…
Искандер — тот другой. Прямо горная река: забурлит, так уходи с дороги. «От легкой жизни заплесневеть можно» — вот главное его убеждение.
Димка? Отменный парень. Пять вершин хорошей квалификации на счету, не говоря уже о «пучинах учености», как именует Олег Димки-ну эрудицию. Только бы не растекался мыслию по древу вот как сейчас — глаза смотрят сквозь стену неизвестно куда. И на языке, наверно, уже танцует очередное «А что, если…»
— Дим, напомни, — интенсивность солнечной радиации в верховьях: сколько калорий на квадратный сантиметр?
Димка, закинув голову, усмехнулся лениво.
— Двести тысяч приблизительно. Впрочем, ты это знаешь не хуже меня. Не надо чуткости, дорогой мой научный руководитель! Я не тоскую по дому. Слушаю метель. Подумай, сколько оттенков! Начинает таким контрабасным гудением. И вверх, в ультразвук, куда тебе Има Сумак!
— Разнообразие — закон природы, — продолжал Димка все так же отрешенно. — А снег? Великое Одно и То же! И сколько ни делай вида, что его изучаешь, вода есть вода, хотя и замерзшая.
Уши вяли — слушать такую безответственную ересь,
Артем вскочил, зашагал по комнатушке. «Снег! — хотел он сказать. — Что ты знаешь о силе снега? Снег уносит в тартарары зазевавшихся пижонов. Как бритвой, случалось, срезал селения на склонах гор. Останавливал поезда. Снег опасен? А попробуй без него! Снег — пуховое одеяло земли, прародитель рек, залог урожая. В белизне его — зеленый хруст огурца и бронза зерна».
Но говорить все это было бы долго и как-то неловко, поэтому Артем сказал:
— Потенциал ледника зависит от накопления осадков. И мы будем изучать снег. Вот так.
Димка фыркнул — в точности, как горный козел на водопое.
— Вы — те самые физики, братцы, в ком ни грана от лириков.
Много в природе загадок, и вот одна из них: чья бы ни была очередь вставать первым и кричать остальным «Па-адъ-ем», получается одинаково противно.
На подвесных в два яруса койках слышатся гулкие вздохи. Жаль расставаться с нежащим теплом. Димкин непроснувшийся голос спрашивает: «Метель или ясно?» — «А ты выйди и нам скажешь!» — отзывается Искандер.
Дверь в домике — явное архитектурное излишество: открывается только люк в потолке. Конечно, занесло. Сообщение: «Полтора метра снега выше крыши!» — не вызывает энтузиазма. Добавочное известие: «А метели-то и след простыл!» — встречается ликованием.
— Я сегодня дежурный наблюдатель, — напоминает Димка. — Вы копайте траншеи, а я…
— Он дежурный! — выкрикивает Искандер. — А мне ясная погода не нужна?! У меня теодолит, я без видимости ничто! Вчера двадцать километров зазря отсчитал! Земля и небо крутятся, где верх, где низ, не поймешь!..
— Не забывайте главный научный прибор! — Олег торжественно вручает совковые лопаты, и все, ворча, выходят на аврал.
И вот прорыта заново траншея в голубоватом просвечивающем снегу. Распределены маршруты.
Обычное утро рабочего дня. Только небо, синее до черноты, и пылающий костер солнца, и сердце, вдруг толкнувшееся о ребра, напоминают: высота 3700 над уровнем моря.
Вечер тоже начинался обычно.
Первым, пыхтя, топоча и шлепая себя по замерзшим щекам, ввалился Искандер: «Товба! Совести нет у этого мороза — как собака грызет!»