Алый король
Шрифт:
Сущность в теле Лемюэля презрительно усмехнулась.
— Разве ты не видел, что ждет нас в Мире Девяти Солнц? Ты хочешь, чтобы мы поселились в увядшем духе-мертвеце, обреченном на вечную слепоту, который воспринимает бытие лишь через окружающих? Нет, никогда!
Глаз Гамона изверг бурный поток энергии. Воздух перед ним словно бы смялся, однако Магнус успел увернуться.
Вместо него вся мощь атаки пришлась в Афоргомона.
Демонического владыку объяло пламя, обе головы пронзительно завопили от мучительной жгучей боли. Их противник принялся озираться в поисках основного
Неожиданно Алый Король взмыл позади летописца и обхватил его предплечьем за шею. Свободную руку он глубоко вонзил в спину Гамона, взыскуя то, что принадлежало ему по праву.
Лемюэль закричал, выгибаясь дугой.
Они вместе рухнули с вышины — два огненных ангела, сошедшихся в битве за превосходство в их общей душе. Осколки в теле летописца пытались удержаться внутри смертной оболочки, но исход сражения был предрешен.
Магнус врезался в пол с силой божества, низвергнутого на землю из звездных чертогов. От эпицентра падения разлетелись осколки камня, взметнулась пыль. Циклоп во плоти Аримана встал над врагом, блистая от вливающейся в него силы.
Из тела стонущего Гамона хлынул ослепительный свет, ярчайший костер прозрачного багряного пламени — самой сути восстановленной души Алого Короля. Запрокинув голову, Магнус поглотил огонь и вознесся над землей.
Яростная буря наверху ринулась во все стороны, будто взорвавшись. Воля ее создателя больше не подкрепляла мрачный некрополь вокруг легионеров, и темная копия Тизки начала рушиться.
Сверху посыпались осколки стекла, похожие на клинки. Пошел мерцающий дождь из удушливой пыли.
Примарх смеялся, чувствуя могущество своей воссоединенной души.
«Еще не цельной…»
Но в Циклопе уже собралось достаточно ипостасей, чтобы он ощутил, каким был прежде и каким станет вновь, когда вберет в себя последний осколок.
Ариман осознал, что его отцу на мгновение захотелось сохранить это тело в своем распоряжении — окончательно изгнать дух сына и обрести жизнь в новой плоти.
— Нет, — произнес Магнус. — Ни за что.
Услышав, что за спиной у него приземлился Афоргомон, примарх обернулся. Высший демон стоял, понурив голову и сгорбившись от тяжелейших ран. Алый Король не обманывался видом чудовища: он знал, что порождение варпа со временем оправится.
— Получилось, как ты хотел? — спросил Циклоп.
— Неважно, чего хотел я, — возразил Афоргомон глухим от боли голосом.
— Тогда что же имело значение?
— То, чем готов был пожертвовать твой сын, чтобы спасти тебя.
— Слишком многим, — тихо произнес Магнус. Глядя, как разваливается ложное отражение Тизки, он постигал события, произошедшие с воинами Аримана за время их похода. — Я чувствую все, что он совершил, все, что увидел и познал. Пережитое обернется для Азека душевными муками, которые не пройдут до конца жизни.
— И погубят его, — предрек демон.
— Возможно, — ответил Ариман, когда Алый Король вернул ему власть над телом и влился обратно в посох струей энергии. — Но не сегодня.
Подняв голову, корвид увидел, что на них падает целый город обломков — распавшиеся
Расширив свое восприятие, Азек мысленно коснулся душ всех, кого привел на эту планету, и каждого артефакта, так или иначе связанного с Тысячей Сынов. Затем Ариман открыл для них свой разум и напитал вновь обретенной силой, точно так же, как его отец в последние мгновения Просперо.
— Пора домой, — сказал адепт.
И моргнул.
Некрополь Тизки разваливался с грохотом, достойным конца света. Лишь недавно возведенные здания рассыпались каскадами стеклянного и каменного крошева. Лемюэль наблюдал за катастрофой из воронки, которая возникла на месте их с Магнусом приземления.
Испытывая тоскливое чувство необратимости, Гамон приветствовал гибельный дождь.
Все его тело адски горело от ран внутри плоти и костей. Летописец не мог шевельнуться, но считал, что так даже лучше. Скоро для него исчезнут и сомнения, и боль, и отчаяние.
Лемюэль надеялся снова встретиться с Маликой.
Но сумеет ли жена простить ему все, что он натворил?
«Конечно, сможет».
У нее самое доброе сердце на свете. Малика примет мужа с распростертыми объятиями, и они вместе проведут вечность в бесконечно растянутом мгновении его предсмертных грез.
— Я иду к тебе, любимая, — произнес Гамон и зажмурился в последний миг перед падением обломков.
Лавина обрушилась с оглушительным грохотом, который немедленно достиг крещендо и все продолжался, пока не стало казаться, что он не стихнет уже никогда. Повсюду вокруг Лемюэля вздымалась земля, сотрясаемая чудовищными ударами. Никея словно бы пыталась стряхнуть летописца, однако ни один из фрагментов пирамиды не коснулся его.
Открыв глаз, Гамон понял, что обломки с оглушительным шумом врезаются в подрагивающий над ним псионический щит. О преграду разбивались и куски кладки размером с легионные бронемашины, и осколки стекла, похожие на громадные лезвия гильотин. Барьер не пропускал ничего, и части строения лишь рикошетили от него беспрерывным потоком. Так продолжалось неописуемо долго, но в конце концов рев обвала умолк и толчки колоссальной мощи прекратились.
— Что?.. Как?.. — забормотал Лемюэль.
Боковым зрением он различил силуэты воинов. Окровавленные и избитые, они глухо стонали от боли и тяжких усилий. Зазвучало низкое рычание и отрывистые, лающие фразы. Откуда-то донеслись женские голоса, но собеседницы плакали, поэтому Гамон не разбирал их слов.
Кое-как поднявшись, летописец задохнулся от приступа невыносимой боли в изувеченном теле. Его плоть словно бы превратилась в один громадный синяк, а кости — в трубки, наполненные битым стеклом.
— Фенрис хьольда! Ты не ошибся, рунный жрец, — сипло и растянуто проворчал кто-то за спиной у Лемюэля. — Он жив! А я готов был поспорить на мое копье, что помер.
Гамон хотел обернуться, но заскорузлая рука вцепилась ему в загривок. Что-то ярко сверкнуло, и летописец ощутил прикосновение острого клинка к шее.