Алжирские тайны
Шрифт:
Похоже, он колеблется. А я собираюсь пустить в ход свою дежурную фразу: «Мне бы не хотелось, чтобы мои пленные испытывали то, чего не испытал я сам». Что касается меня, это почти правда. После падения Дьен-Бьен-Фу я провел десять неприятных недель в специальном карантинном лагере близ Ланг-Транга. Но тут лейтенант меня перебивает…
— Хорошо, на этого человека, вероятно, необходимо оказать кое-какое дополнительное давление, но это низость. Нельзя ли поскорей с этим покончить? Это ведь и в его, и в наших интересах. Нельзя ли действовать немного быстрее?
— Быстрее?
— Вы без конца
— Надо знать образ мыслей противника, лейтенант. Знать образ мыслей противника — не только то, что у него на уме, но и то, как все это там оказалось с самого начала, а заодно и то, как противник намерен использовать все, что у него на уме. Мы должны знать образ мыслей противника лучше, чем сам противник. Только так мы сможем выиграть эту войну.
— Ладно, с этим я, допустим, согласен…
— Надеюсь!
— …но мы, кажется, очень близки к тому, чтобы добиться действительно важных сведений. А вы тут же опять уменьшаете напряжение, начинаете допрос и ставите его в тупик, но когда он уже готов допустить промах, напряжение вновь повышается. При всем уважении к вам, мне это порядком осточертело.
— Лейтенант, вы ведь еще не освоились с методикой дознания?
Он холодно кивает.
— Так я и думал. Этими методами я работаю с пятьдесят пятого года. Урок первый: если вы собираетесь использовать магнето, нет смысла сразу повышать напряжение и оставлять его на пределе. Пока подается ток, бедняга просто пытается проглотить кляп, а когда напряжение отключают, он так оглушен, что не в состоянии говорить. Нет, работать надо, постепенно переходя от нажима к запугиванию и обратно. Это вопрос мастерства. Мастерства.
Мы говорим все тише и тише, ощущая на себе злобный взгляд аль-Хади, следящего за нашей дискуссией. Встревоженный, я отворачиваюсь от лейтенанта и протягиваю руку к полевому телефону.
— Если вы снова заставите меня через это пройти, я все скажу! — кричит аль-Хади.
— Именно этого мы и хотим, не правда ли, лейтенант?
Мой взгляд вновь устремлен на лейтенанта. Он меня недолюбливает. Даже не уважает. Ну что ж, к этому я привык. Аль-Хади перешел на арабский и несет какой-то вздор. Лейтенант, кажется, арабского не знает. Напряжение слегка увеличивается, а потом отключается, поскольку в дверь сунул голову капрал. На нашего задержанного он старается не смотреть.
— Капитан, там одна дама…
— Женщина, капрал. Женщина. Дам мы не допрашиваем.
— Нет, в смысле… к вам. Она настаивает на том, что имеет право сюда спуститься. У нее есть пропуск, но не армейский, и я сказал ей, что она…
— Уверяю вас, капитан, я именно женщина!
— Лейтенант, выпроводите отсюда мадмуазель де Серкисян!
Шваб уже стоит у нижней ступеньки и преграждает ей путь. Шанталь размахивает пропуском в ОИДК и через плечо Шваба пытается разглядеть, что происходит.
Аль-Хади опять переходит
— Помогите! Мадам, помогите мне! Расскажите о том, что вы здесь видите. Они меня убивают… Расскажите газетчикам.
Я наклоняюсь к арестованному и советую ему кричать погромче. Шанталь арестованного не слушает. Она поглощена вежливой борьбой с моим лейтенантом и пытается протиснуться мимо него, но долго вежливую борьбу выдерживать невозможно. Они сконфуженно улыбаются друг дружке, и Шанталь позволяет проводить себя наверх. Если я на некоторое время оставлю их наедине, она успеет пригласить Шваба заглянуть к ней как-нибудь вечерком и полюбоваться ее коллекцией марок. Жалкий глупец! Это приглашение будет означать отнюдь не то, о чем он подумает. Нельзя сказать, чтобы я был недоволен очередной заминкой в нашем допросе. Я рассеянно поглаживаю аль-Хади по голове:
— Отдохни немного. Я потрясен.
Потом я иду наверх изображать недовольство, которого не испытываю. Шанталь со Швабом оживленно беседуют в коридоре. Наверняка о коллекции марок. Отпустив Шваба на перерыв, я беру Шанталь под руку и волоку ее к выходу:
— Это мое расследование, и оно останется моим.
На залитом солнцем плацу Шанталь надевает свою шляпу с широкими опущенными полями и темные очки. Она похожа на переодетого галантного кавалера.
— Твоя методика допроса, — произносит она со вздохом, — просто отвратительна.
— Это тебе она кажется отвратительной. Противник эти пытки отвратительными не считает. «Костры пыток, зажженные нашими угнетателями-империалистами, — это костры, которые очищают нашу революцию».
— Да насрать на их очищенную революцию! Все это отвратительно.
— Впрочем, допросы — не моя специальность. Этим дознанием я занялся только потому, что убили Мерсье.
— Да, я знаю, но вся эта работа с переводами и документами тоже невыносимо скучна! — Она кривит губы в наигранном раздражении. — Впрочем, Мерсье был и моим другом… хотя я его и недолюбливала.
— Твое донесение?
— Донесение?.. Ах да, донесение! Отчетное совещание службы безопасности состоится на неделю раньше, то есть послезавтра, и пройдет здесь, а не в Лагуате. Приедут несколько незапланированных гостей, и будет новый пункт повестки дня. — Порывшись в сумочке, она достает коричневый конверт. — Здесь сказано все, кроме того, что, хотя нашего военного гостя ты, вероятно, узнаешь, штатские — их трое — назовут свои настоящие имена только на совещании. Как бы то ни было, полковник надеется, что ты оформишь допуски к секретным материалам и подыщешь жилье для троих господ, скрывающихся под псевдонимами.
— Мы проводим совещание в форте, поскольку принимаются исключительные меры безопасности, верно?
— Да.
— Что с первым пунктом повестки дня?
— Теперь это второй пункт. Сначала придется выслушать то, что имеют сообщить десантники и эти штатские.
— Но, Шанталь, во втором пункте ведь ставится вопрос о том, что в самом Форт-Тибериасе, возможно, есть высокопоставленный предатель! Вряд ли это произведет благоприятное впечатление на наших пекущихся о безопасности гостей. К тому же предатель, если он существует, возможно, будет участвовать в прениях по первому пункту, каким бы он ни был.