Амалия и Белое видение (с иллюстрациями)
Шрифт:
Господин Эшенден сделал паузу, внимательно рассматривая пепел своей сигары. Потом аккуратным движением отломил его о край пепельницы.
– Что-то мне подсказывает, что вам понравится это печенье, – сказал он, а я постаралась не покраснеть за свою не идеально стройную фигуру. – Ну, а мне, видимо, придется выполнять обещание насчет длинного рассказа. Предупреждаю – ничего хорошего вы от меня не услышите. Начнем вот с чего: что вы знаете о человеке по имени Ганди?
И я положила печенье обратно. Потому что до того, как прозвучало это имя, все происходящее еще могло бы оказаться недоразумением, которое легко разрешит этот пожилой человек с умными глазами. А вот тут даже колокольчики в голове не звонили, они смолкли, честно сделав свое дело – заранее предупредив меня, что все очень, очень плохо.
– К вам, как я знаю, каждое утро доставляют «Стрейтс Эхо», не считая журналов, – вскользь сказал господин Эшенден. – Так что я не ожидал, что мне придется начинать рассказ о великом индийце с нуля. Ну, если поначалу какие-то факты вам покажутся слишком очевидными, то прошу меня извинить. Итак, Ганди, Мохандас Карамчанд. Автор книг «Индийское самоуправление», «Сатьяграха в Южной Африке» и «Автобиография», последнюю начал печатать кусками около 1925 года, весной этого года публикации закончены. Философия, я бы сказал, между Толстым, Честертоном и Карпентером. Имена эти вам также знакомы.
– Естественно, – сказала я сквозь сжатые зубы.
– Да… Далее, задуманная Ганди кампания ненасильственного неповиновения британским властям поставила англичан в тупик, так как позволила индийцам вести борьбу с позиций морального превосходства. И еще какого! Ганди состоял в переписке с губернатором Бомбея Уиллингдононом, с комиссаром Ахмедабада Фредериком Праттом, который им восхищался. В 1917 году вице-король лорд Челмсфорд послушался совета Ганди, убрав таможенные кордоны в (Эшенден сделал маленькую паузу и поднял глаза вверх) – в Вирамгаме. Отношения с тем вице-королем были очень хорошие, он называл Ганди другом. Сейчас, как вы знаете, вице-король – лорд Ирвин, и тут мы тоже видим дружбу – он приглашает Ганди к себе домой. Тем не менее приручить Ганди не удалось. Он продолжает свою дьявольски эффективную тактику – жертвовать собой в борьбе против империи. Про его тюремный срок вы знаете, именно после тюрьмы его начали называть «махатма», то есть «большая душа». В тюрьме объявлял голодовку. До того первая политическая голодовка прошла в 1918 году, и успешно. Толпа, не дыша, наблюдала, как он делает после нее глоток апельсинового сока. Ганди может собрать сотни тысяч одним своим словом. Десять лет назад он призвал выйти всех на первую общеиндийскую мирную демонстрацию. Вышли миллионы. В одной лишь Калькутте собрались двести тысяч. При этом там, где он появляется, агрессивно настроенные толпы успокаиваются. По его призыву процветающие адвокаты оставляют выгодную практику – да вот эти… (взгляд в потолок) Мотилал и его сын Джа… вахарлал Неру, оба с британским образованием, они так и поступили. Это, к вашему сведению, нынешние лидеры организации под названием Индийский национальный конгресс. Ганди – автор устава конгресса и полноправный его хозяин, были случаи, когда он чуть ли не назначал всех трех секретарей – Мотилала Неру, Ансари и… о, бог ты мой, как же зовут третьего (он печально вздохнул). Сегодня генсек конгресса – Неру-младший. Как раз в этом году Ганди снова предложили возглавить конгресс, но он отказался, выдвинув более беспокойного и юного из Неру. Все знают, что Ганди отлично умеет влиять на этого радикала. Так, что там еще. Живет в ашраме – как бы в личном монастыре, среди толпы поклонников. С 1915 года сам делает ткань и ходит только в ней. В ашраме стоит ткацкий станок и прядильный, там сами делают даже пряжу. Домотканая материя стала символом сопротивления британским товарам. По всей этой невероятной стране крутятся два миллиона домашних станков в порядке перманентной антибританской демонстрации. Ну-с, еще Ганди вегетарианец, не пьет даже молока. Агитировал против алкоголя (тут господин Эшенден слегка поморщился). Когда правая рука устает, пишет левой. Не может говорить стоя – такая невротическая особенность. Но когда садится и говорит, то голос глубокий, произносит все абсолютно отчетливо, слышен каждый звук. Ну, это уже вам должно быть менее интересно…
Эшенден выпустил из черного кружочка рта белое облако дыма. Глубоко вздохнул.
– Далее, госпожа де Соза. И вот это уже ближе к нашей с вами истории. На калькуттском заседании конгресса год с лишним назад младший Неру и некто Субхас Бос потребовали полной независимости Индии вот прямо сейчас. Ганди, заметим, не столь радикален, он вообще-то сторонник статуса доминиона, как у Австралии или Канады. Он предложил: если через два года Лондон не сделает Индию доминионом, то тогда – да, уже надо будет требовать независимости. Они договорились ждать один год. Это означает, что к первому декабря нынешнего, 1929 года конгресс ждет ответа насчет доминиона. Далее же – то, о чем знают не столь уж многие. В конце октября, то есть весьма скоро, лорд Ирвин сообщит, что правительство Его величества хочет побеседовать с индийскими лидерами в Лондоне в следующем году. С Ганди, конечно, с кем-то из двух Неру, Мохаммедом Али Джинной от мусульман… И вот в этой ситуации, дорогая госпожа де Соза… нервы кое у кого…
Наши глаза встретились. В моей голове замелькало все то, что произошло со мной за эти недели. Длинная череда смертей. Большой зал «Одеона». Склад через стену. Динамит, очень много динамита.
Мне захотелось вскочить и выбежать из комнаты, сбив по дороге вазу с орхидеями.
– Да, госпожа де Соза, да, – мрачно произнес господин Эшенден. – Все было именно так, как вы подумали. Замысел был прост. Ганди никогда не был в Малайе, только в Бирме – но как раз в этом году он много путешествует, а здешние индийцы тоже хотели бы его увидеть, прикоснуться пальцами к краю его одежд… И кое-кому показалось, что если найти способ вытащить его сюда и провести некую акцию подальше от Индии, то есть шанс, что может получиться. И ведь эти энтузиасты в Калькутте успели уже проделать подготовительную работу – в частности, получить согласие почтенного губернатора ваших Стрейтс-Сеттльментс. Кстати, чтобы вы лучше понимали, что происходит и насколько все серьезно – в результате этой глупости скоро у вас будет новый губернатор, попросту ошеломляющих талантов человек. А сэр Хью… при всех его прежних заслугах нельзя держать на такой должности того, чей ум, скажем, не тот, что был. Он мог бы телеграфировать в Дели, например. Уклончиво. Такие вещи полезно хоть как-то проверять. Вместо того, чтобы соглашаться не глядя.
– Он был тут недавно, открывал резервуар Ричи… – тихо произнесла я.
– Больше не откроет, – утешил меня Эшенден. – Да, ну, головы уже полетели и в Калькутте. И даже в Дели. Операцию, конечно, отменили, как только она пошла, наконец, на утверждение вице-королю. Надо сказать в оправдание нашей колониальной службы, что вообще-то подобные методы для нее совершенно не типичны. Но если кто-то начал устраивать такие эскапады, то это очень плохой знак…
Я резко двинула головой направо: несгибаемого Джеральда там, в глубине комнаты, уже не было, он как-то просочился сквозь стену (или не заметную для меня дверь) гораздо раньше.
– Но дело бы даже на той стадии обошлось без меня – я появляюсь на сцене лишь когда не срабатывают нормальные механизмы, – чуть усмехнулся Эшенден. – И знали бы вы, как эти самые механизмы меня ненавидят, я для них – хуже любителя, почти что театральный актер или тот, который пишет для артистов строчки, существо, словом, подозрительное. Они никогда не смирятся с тем, что кому-то в Лондоне я оказываюсь нужен там, где они провалились… А провалились они страшно. Ладно еще – начали подготовку операции, а потом прекратили. Ничего страшного: все свернули и уехали. Но тут в вашем городе начали твориться вещи полностью необъяснимые. Вся эта череда смертей тех, кто был причастен к этой истории. Ведь это же была чистая случайность, что я оказался рядом и что это – дело как раз для меня.
– Но вы мне сейчас объясните, наконец, кто устроил весь этот кошмар? – поинтересовалась я.
– Вы не понимаете, – с иронией сказал он. – Я ничего вам не объясню. Потому что этого никто не знает.
Я в изумлении молчала.
– Знают здесь только одно, – продолжал он, – что после серии убийств, когда, наконец, в живых остался лишь последний из причастных – с ним произошла история вообще чудовищная.
– То есть тут на сцене появляется Амалия де Соза, – сказала я. – И держит в страхе всю империю. Шантажирует страшно сказать кого.
– Мой секретарь собирал поэтому наши чемоданы в большой спешке, – произнес господин Эшенден и внимательно посмотрел на погасший окурок сигары. – Чтобы вам было ясно, что тут началось и почему ваша персона вызвала такой ужас, напомню о старте политической карьеры господина Ганди – 1906 год. Когда его, процветающего адвоката с лондонским образованием, где-то в Южной Африке выкинули вон из купе первого класса – куда он купил билет за свои деньги, – выбросили, поскольку он не англичанин, а индиец, которому первый класс там не положен. Вас никто не выбрасывал на перрон, госпожа де Соза, но для некоторых разгоряченных умов в Джорджтауне параллели показались чересчур очевидными…
Я сжала виски пальцами.
– Это не параллели, это цитата, – пробормотала я, пытаясь засмеяться. – Вот эта: «Несотрудничество со злом – это такой же долг, как сотрудничество с добром». Я сказала это начальнику полиции, хотела просто вывести его из себя. О, святой Франциск, помоги мне.
– Ну, что же вы в таком случае ожидали, – мягко заметил господин Эшенден, и глаза его весело блеснули. – Загадок все меньше. Потому что из здешней администрации начальник полиции – единственный человек, кроме резидента, который знает, что на самом деле произошло. Но продолжим.