Амалия и Золотой век
Шрифт:
Я целую его руку (без того самого перстня), медленно иду среди цветов сампагиты и огней, горящих среди рядов скамей. Отца Артуро ждет… опять этот старый китаец с седым ежиком волос и несгибаемой головой, подпертой стоячим воротничком. Его зовут… да, кажется, Ли. Живет он здесь, что ли? Там, на галереях, где ходят монахи, сколько угодно места.
— Вы были правы, Лола, — мужественно говорю я ей. — В этой стране в это время года и правда никакой работы быть не может.
Да, я учусь. Когда-нибудь из меня получится настоящая филиппинка, и даже местиса. И учеба продолжается: Лола скромно дарит мне какую-то коробочку с бантиком, произнося «счастливого Рождества». А я достаю из ящика стола ее заветный конверт. Зарплата и бонус.
Но конверт — это я была обязана по закону. Или обычаю. А вот что-то в обмен на коробочку надо было предусмотреть, стащить чей-то подарок с моего подзеркальника в отеле, обменялись же мы сувенирами со всей компанией Вики, включая семейство Урданета, бедная Матильда так и колесила по всему городу, развозя это хозяйство. Хотя что значит — обменялись. Сначала подарки начали поступать ко мне угрожающим темпом, я удивилась. Потом поняла, что придется делать то же самое, тщательно избегая соблазна переупаковать некоторые коробочки и послать слегка в другие адреса: эти штуки здесь наверняка знают и будут болтать друг с другом и смеяться надо мной.
Так или иначе, Лола никак не показывает, что считает мой недосмотр большой обидой. А тут как раз появляется Эдди и тоже произносит это самое «счастливого Рождества». Вручает мне толстую бумажную трубку, завязанную красно-зелеными рождественскими лентами.
И я даже знаю, что это такое, медленно кладу на стол и понимаю, что, если развяжу — уйду туда, к палубам, реям и снастям, с головой.
Помнится, я сказала раньше, что куплю у него такой чертеж. Он молодец, догадался. Быстро вскидываю голову, пытаюсь понять, кто он сейчас: тот, кто хочет, чтобы прошлого как бы не было, или ему просто нельзя показать Лоле, что у нас с ним проблемы. И не вижу ничего — темные глаза смотрят прямо, высокий лоб, приглаженные волосы на прямой пробор.
А для него подарка у меня тоже нет. И Лола от своего стола смотрит и все замечает.
Эдди в этот декабрьский день — и мы с Лолой тоже — еще не знает, что произойдет сразу после новогодних праздников. Произойдет следующее: ко мне придет запрос на целую команду людей, особенно хорошеньких девушек, участниц конкурсов красоты, любых. Но и хорошеньких мальчиков тоже. И когда мы с Лолой его исполним, окажется, что моя компания — впервые и всего через два месяца после начала работы — выйдет в прибыль. Если у тебя, вопреки разуму и реальности, бизнес поначалу пойдет хорошо, постарайся скрыть свое изумление.
Но произойдет все это потому, что люди понадобятся для только что зарегистрированного фонда «Инфанта Филиппина». Они будут создавать красочные буклеты и плакаты, заново обрабатывать журналистов. Показывать им списки людей, которые вошли в попечительский совет фонда: знакомые имена. Один из братьев Элизальде, и кто-то из знакомых мне Морено (не банкир), и еще политики — Рохасы, Акино, Гингона… В конце, маленькими буквами — «исполнительный директор Эдуардо Урданета».
Эдди умный, скажет в моей голове голос маленькой ведьмы Кончиты Урданета. Он и правда умный, он заставил семью и всю эту компанию платить ему какую-то зарплату — ну, пусть ненадолго.
А потом появится лицо — на всех буклетах и плакатах. Лицо прекрасной женщины, инфанты Филиппин.
Но это будет лицо Фели Урданеты, легендарной красавицы, которая в конкурсах не участвовала никогда.
А потом, совсем потом проект купит, кажется, золотопромышленник Хауссманн. Или кто-то еще. Но меня уже здесь не будет.
А пока что… Я сижу на столе, точнее, прислонилась к нему. Я все придумала.
— Эдди, Лола, — давайте поговорим о еде. Что вы очень любите? Что едят в эти дни?
— Ленгуа эстофада, — мгновенно и по привычке не думая отзывается Лола. — Это язык в оливково-винном соусе. И еще все, что делают с лонганизой, — такая красная колбаска, в ней много майорана и чеснока, немножко пахнет вином.
— Лола, — осторожно останавливает ее Эдди, — Амалия спрашивает о чем-то другом.
Он сам не очень понимает, о чем, поэтому осторожно пробует:
— Ну, илоканцы — народ не очень богатый, а вот как едят в такие дни в Пампанге… там есть знаменитые вещи. Думан, молодой зеленый рис, почти клейкий. Поливается горячим шоколадом. Когда начинают его есть — значит, скоро Рождество.
— Путо бумбонг, — перебивает его Лола с лихорадочным блеском в глазах. — Вот это и правда рождественское блюдо, из редкого красного риса, рис засыпают в бамбуковые стволы, молотым, варят, потом ствол раскалывают, стукают — и выпадает такая сигара красноватого клейкого риса. Посыпают тертым кокосом, поливают теплым, понимаете — теплым! — растопленным маслом, немного сахара.
— Разноцветный булаканский рисовый пирог!!! — со страстью отвечает ей Эдди. — Вот настоящий шедевр!
А мы давно, все трое, уже в калесе, а Матильда уже везет нас через реку, к Эскольте.
— Так, — говорю я, чувствуя себя доброй, но не совсем молодой и поэтому мудрой феей. — Но все, что вы описали, вряд ли продается в магазинах. Вот хотя бы в том — в «Эстрелла дель Норте».
— «Эстрелла»? — дрогнув голосом, отзывается Эдди.
А Лолу уже не остановить:
— Вы говорите о городском рождественском столе, я поняла! Рыбка бангус, конечно, и ветчина в сладком желе, и обязательно рыба апахап, поскольку дороже ее не бывает. В центре стола поросенок — лечон, а на отдельном столике десерт. Кроме того риса, что я уже назвала, есть тибук-тибук. Как бы желе из пальмового сахара и буйволиного молока, сверху сладкое кокосовое молоко. Ну и лече флан, точино дель сьело, туррон де касуи…
Глаза ее горят нездоровым огнем.
— А то, что несут из здешних магазинов в хорошие семьи, — перебивает ее начавший все понимать, но боящийся разочароваться Эдди, — это — обязательно, обязательно! — хамон де фонда из Австралии, завернут во что-то вроде наволочки.
— Вот этот, Эдди?
— Вообще-то лучше тот, э-э-э, потому что… Он более правильно вареный и подсахаренный.
Эдди все еще боится, что потом я заберу пакеты и, с благодарностью, повезу их в отель. И ведь правильно боится — заслужил и видит, что я это понимаю. Но не верит, что я окажусь такой дрянью.