Амалия и Золотой век
Шрифт:
Но я не могу подойти, потому что у меня в отеле концерт, концерт Манильского симфонического сообщества и студентов-солистов, здесь должны были прозвучать отрывки из Масканьи, из «Кавалерии рустиканы» — оперы про Лолу, и еще из «Джоконды». И уже отзвучали, а сейчас со сцены с белым роялем звенят четыре юных голоса.
Что они делают — ведь нет на свете грустнее этого Addio из «Богемы», когда одна пара влюбленных ругается, а другая прощается — как ей кажется, навсегда. А эти дети с невинно сияющими глазами просто не знают, что такое настоящая грусть, они и Addio превратят в песенку для карнавала.
И Верт, наверное, тихо смеется сейчас в своем кресле, над ними, мной или собой.
Хороший отель — это когда мальчик в белом трогает тебя за рукав только в ту секунду, когда отзвучит музыка. И по его лицу видно, что происходит что-то срочное.
— Ваш… водитель, мадам де Соза, — выговаривает мальчик и старается не смеяться.
Я оборачиваюсь — Хуана пытаются вывести из высоких, состоящих из стеклянных ячеек дверей, водителям и особенно кучерам сюда нельзя, а он… я никогда его таким не видела, он ловит мой взгляд и делает руками какие-то судорожные движения. И я понимаю, что это, наконец, происходит.
Я делаю четыре шага вперед и без боязни кладу руку на плечо Верта. Он поднимает голову, его строгое лицо меняется — наверное, я неудачно скрываю свой страх и неуверенность, плохо выгляжу.
— Мне может понадобиться помощь, — тихо говорю я.
И мы несемся в калесе — ночные мальчики с сигаретами свистят от восторга, увидев на сиденье человека во фраке, — мимо поля Уоллеса туда, где Тафт-авеню и здание почты, и чуть правее.
В Дилао, японский квартал.
Он вообще-то вполне филиппинский, такие же домики среди деревьев, и если не принюхиваться к выветрившимся к ночи японским запахам из кухонь…
— Вон там, — показывает мне кнутом Хуан. — Все как вы сказали. Вышел из того самого места. Взял калесу. Не первую подъехавшую, а вторую. Осторожный. А вторая как раз была наша. Кучер отвез его сюда. Вернулся, сказал мне. Домик во втором ряду. Тот.
Ведь ничего отсюда не увижу, поняла я. Он выйдет когда-нибудь из того домика, хотя мне придется ждать здесь, возможно, долго. Но не до утра, он ведь уже приезжал сюда однажды (а может, чаще) и ушел до полуночи — Хуан мне об этом рассказывал.
Итак, он выйдет, окажется на улице, где дежурят, неподалеку от нас, три калесы, на тротуаре горбятся какие-то тени — люди здесь спят. И тогда я просто ничего не успею сделать.
Верт, кажется, думал о том же и медленно поворачивал голову то вправо, то влево.
— Это же музыкальный колледж, — тихо сказал он, наконец. — Нам нужен второй этаж. Да?
У входа в колледж за столом дремал охранник. Дать ему пять… да хоть десять песо, подумала я. Дама в блузке с бантом и красавец во фраке — понятно, для чего они хотят пробраться ночью в пустующее помещение: за острыми ощущениями, скажем так. Таких могут и пустить. Зато охранник легко опознает нас потом, и это плохо.
— Нет-нет, — услышала я шепот у себя над ухом.
Белая грудь Верта исчезла — я никогда еще не видела фрака с поднятым воротником и застегнутого на все пуговицы. Темным силуэтом он вел меня куда-то в переулки, туда, где не было фонарей, где под ногами наверняка валяются банановые шкурки, и это еще самое приятное, что можно вообразить. Да он же знает этот колледж, поняла я — а откуда? Но Верт уже подходил к его заднему входу, к одному окну первого этажа, другому — и в итоге нашел что требовалось.
Толкала оконную раму внутрь я, с удовольствием стоя на его подставленных руках. Потом, в позе, лишенной всякого достоинства, забралась на подоконник. И даже сделала вид, что подтягиваю Верта наверх.
— Второй этаж, — прошептал он, снимая туфли и показывая острым подбородком на мои.
Среди уснувших призраков музыки мы проскользнули по лестнице и оказались в очень хорошем месте — у открытого настежь окна второго этажа. Вон там, довольно далеко, угадываются калесы, как домики над расчерченными спицами кругами, вот лошадка переступает по асфальту… издалека доносится звук — никакого не сямисэна, а еле слышный граммофонный голос Руди Вэлли, но не Deep Night, а вовсе даже Vieni, vieni… Жестяной голос замолкает на полуслове: поздно, соседи будут недовольны?
— Мы проведем ночь в музыкальном колледже, — не без ехидства предупреждаю я Верта. — Хотя в прошлый раз он ушел отсюда рано, до утра не оставался. Но не надо быть уверенными.
— Я знаю все места, где тут есть вода, — деликатно намекает он.
В домиках под черепичной крышей светятся окна, перед ними мелькают снежинки насекомых. Где-то скрипит дверь. Боже мой, а это что за жуткий звук? Далеко отсюда, может быть — на Тафте, скорбно воет амбуланс.
— Он боится умереть, — шепчет Верт.
Мы не боимся умереть, но я дрожу, потому что увидела что-то. Какое-то движение на далекой улице, там, за калесами, где на тротуаре виднеются неподвижные фигуры. Но фигуры особо ни от кого не скрываются, и они лежат, а вот эта быстрая черная тень…
Перевожу взгляд на крышу того дома, которую указал мне Хуан. Мы в отличном месте — сверху видно сад, ветви, серебрящиеся в оконном свете. Дорожки сада, потом от меня все скрывает стена с воротами — они обращены лицом к нам, отлично. То есть если он выйдет, то окажется у нас почти прямо под окнами, потом пойдет направо, к лошадям… Это хорошо или не очень? А черная тень там, как раз у лошадей, — это мне показалось? Или она двигалась в темноте — куда? Сейчас, по крайней мере, не видно ничего.
Звук! Тихий скрип сзади, да ведь мы сами пробрались в колледж именно оттуда.
— Охранник сидит на свету, — еле шевелит губами Верт. — Он побоится его тронуть. А значит…
А значит, я сейчас услышу шелест где-то… а вот и он, не звук, а намек на звук…
На лестнице, на которой и мы были часа полтора назад. А дальше — это что, он идет сюда?
— Его оружие — револьвер, — пытаюсь одними губами сказать я Верту, тот делает резкое движение рукой — больше нельзя даже шептать. Моя рука пробирается к сумочке, и вдруг я понимаю, что если оттуда раздастся малейший звук, а он не может не раздаться… Флаконы… И еще…