Амалия под ударом
Шрифт:
Саша тяжело вздохнул.
– Да, я тоже подумал, что он сам вполне мог изуродовать портрет, – признался следователь без особого энтузиазма в голосе. – Но у Митрофанова железное алиби на вчерашнее утро. Когда вы… словом, когда вас пытались утопить, он был в нашей церкви, делал наброски. Его там видели отец Григорий и еще полсотни человек, включая дьячка и мирового судью. Нет, Павел Семенович вне подозрений.
Амалия беспомощно пожала плечами.
– Чем глубже влезаем мы в с вами в это дело, тем яснее понимаем, что все, решительно все находятся вне подозрений, – с вызовом проговорила она. – Но как
– Мы его найдем, – твердо сказал Зимородков. – Ничего не бойтесь, Амалия Константиновна. Теперь, когда вас охраняют Орест, граф и ваш покорный слуга, можете забыть о своих страхах.
«А я не могу, – думала Амалия, идя обратно на террасу. – Не могу забыть».
На террасе она застала многочисленную компанию. Здесь были все: и Никита, и Алеша, и толстый Гриша, и Митя-литератор. Возле Амалии сразу же возникли ее телохранители: кавалергард и граф.
– Амалия Константиновна! – бросился к ней Митя. – Я слышал, вы вчера едва не утонули… Я так рад, что все обошлось!
Он долго и с чувством сжимал ее руку в своих потных ладонях. Амалии стоило большого труда высвободить ее.
Все было как обычно: шутки, смех, непринужденные разговоры, но Орест и Евгений держались настороже, и это не могло не бросаться в глаза. Потом играли в теннис, возмущались изувером, который испортил портрет Муси, и незаметно подступило время обеда. К обеду приехали доктор Телегин, который ничуть не удивился, застав Амалию на ногах, Дельфина Ренар, к которой теперь Амалия испытывала самые теплые чувства, и Изабелла Антоновна. Также из своей комнаты спустился художник. Он уверял, что еще несколько дней работы, и портрет будет выглядеть, как новенький. Орлов тепло поблагодарил его и завел с Никитой длинный скучный разговор о земских злоупотреблениях. И как раз когда он произнес: «Уму непостижимо, что делают такие люди на ответственных постах», это и произошло.
Это было всего лишь смутным ощущением, которое окрепло и неожиданно обратилось в уверенность. Амалия и сама не смогла бы объяснить, с чего именно все началось. Она сидела за круглым столом, слуги с безучастными лицами вносили и выносили блюда, голос Орлова монотонно жужжал в ушах, и внезапно она почувствовала, поняла, ощутила, что кто-то из сидящих вот здесь, неподалеку от нее, ясноглазых, улыбчивых людей ненавидит ее, ненавидит совершенно лютой, свинцовой ненавистью. И мало того, что ее ненавидели, – ей желали смерти и сожалели, что она еще жива. Она читала мысли этого человека так, как если бы они были ее собственными. «Отчего ты не сдохла? Ты давно должна была умереть! Твое место в могиле, да, в могиле! Все было предусмотрено, все должно было сработать, как надо, и вдруг – осечка! Ты улыбаешься, милая? Зря улыбаешься! Скоро тебе все равно наступит конец!»
– Амалия Константиновна!
Амалия вздрогнула и подняла глаза. Сидевший возле нее Евгений с тревогой смотрел на нее.
– Что с вами? Вы… На вас лица нет…
– Он здесь, – сказала она одними губами.
– Что? – Теперь к ней обернулся и Орест.
– Он здесь. – Амалия закрыла лицо рукой. – Я только что… я словно слышала его мысли. Он один из них.
Вечером она решила прогуляться. Зимородков,
– Интересно, – спросил литератор, поправляя очки, – почему встретить похороны считается хорошей приметой?
– Ну, так это ясно! – весело ответил Гриша. – Если не тебя хоронят, надо радоваться.
И он засмеялся довольным, жирным смехом. «Нет, это не он», – успокоилась Амалия.
Когда Гордеев и Озеров свернули на дорогу, ведущую в имение Гриши, она рассказала своим друзьям о том, что с ней произошло за обедом.
– Поразительно, – уронил Полонский, – просто поразительно.
– Наверное, это все мои фантазии, – сказала Амалия извиняющимся тоном.
Вернувшись домой, она, как обычно, пожелала своим друзьям спокойной ночи, проверила, хорошо ли заперты окна и дверь, и с очередным томом приключений Рокамболя улеглась в постель.
В эту ночь должен был дежурить Зимородков. Рассказ Амалии взволновал его, и поэтому Саша, никому не говоря, позаимствовал у Орлова револьвер, зарядил его и стал на страже.
Часы отбили полночь, затем час ночи. Саша почувствовал, как у него начали слипаться глаза. Он распрямился в кресле и несколько раз зевнул. Неожиданно ему почудился скрип половиц в соседней комнате, и следователь насторожился. Правой рукой он нащупал револьвер и осторожно отвел курок. Дверь начала медленно поворачиваться на петлях. Сердце Саши колотилось, как бешеное, пот выступил у него на висках.
– Кто там? – не выдержав, крикнул он. – Стой, или я стреляю!
– Пожалуйста, не надо, – проблеял знакомый неуверенный голос.
На пороге стоял художник Митрофанов.
Глава 18
– Вы? – просипел Саша, не в силах скрыть своего изумления. – Какого черта!
В глазах художника плескался страх, холеная бородка потеряла всякий вид. Павел Семенович явно был чем-то серьезно напуган.
– Умоляю, – забормотал он, – ради бога… Только выслушайте меня!
Следователь нахмурился. «А не собирается ли этот гусь заговорить мне зубы? Что, если он и есть тот самый…»
– Что вы тут делаете? – холодно осведомился он, не снимая пальца со спускового крючка.
– Я искал вас, – шепотом ответил Митрофанов и заискивающе улыбнулся.
– Зачем? – спросил Саша, дернув ртом.
– Так весь дом знает, – художник боязливо покосился на оружие в его руке, – что вы некоторым образом… несете вахту-с… Толки по этому поводу среди прислуги ходят разные…
Саша прищурился.
– И вы явились ко мне во втором часу ночи, чтобы их пересказать? Так, что ли?
– Нет, что вы! – Художник явно смешался. – Просто… в моей комнате… – Он оглянулся и понизил голос. – Там кто-то есть, – хрипло выдавил он из себя. – И я… Я боюсь.
Достаточно было поглядеть на его дрожащие руки и прыгающий кадык, чтобы понять: Митрофанов не лжет.
– Ну, хорошо, а от меня-то вы что хотите? – нетерпеливо спросил Саша.
– Ничего, – с готовностью отвечал художник. – Ничего, уверяю вас! Просто… я не хочу возвращаться туда.