Американская повесть. Книга 1
Шрифт:
Как видно, ее спутник был не подготовлен к подобным, по-женски стремительным вопросам и пресек их решительно, на мужской манер:
— Поменьше думай о том, во что наряжаются девушки из Форта, и быстрее шагай. Уже поздно.
— Проклятые сапоги натерли мне ноги, — сказала девушка, ковыляя за ним. — Пока я шла вброд, вода набралась за голенища и теперь плещется, как в маслобойке.
— Держись за меня, крошка, — сказал он, обнимая ее за талию и склоняя ее головку к своему плечу. — Вот так!
Помощь была предложена чуть небрежно, по-братски, но тотчас восстановила их родственное согласие.
Так они брели некоторое время в молчании; девушка, по всегдашнему обычаю слабого пола, охотно принимала сентиментальную и ласковую помощь брата. Они огибали сейчас Болото, идя параллельно быстро гаснущей линии горизонта, по тропе, приметной
Вдруг девушка остановилась и придержала своего спутника. Дальний негромкий зов трубы нарушил молчание; если только можно назвать это зовом — два-три трепетных звука, рожденные, казалось, самой тишиной и поглощенные ею вновь. То была вечерняя зоря «тушить огни», долетевшая из скрытого сейчас во тьме Форта, в двух милях отсюда.
Лицо молодой девушки просияло; она внимала игре рожка, чуть приоткрыв свой маленький ротик.
— Знаешь, Джим, — сказала она доверительно, — я положила на слова этот сигнал. Он мне так нравится! Слушай, как я пою: «Ночь и тень — Гонят день — Он уйдет — Пропадет — Вдаль уйдет — Вдаль уйдет — Вдаль уйдет — Словно пе-е-есня!»
Она пела громко, таким чарующим сильным мальчишеским контральто и так точно вторя напеву трубы, что ее брат, как это случается и с более искушенными меломанами, на миг поддался иллюзии, что ее слова имеют какой-то смысл. Тем не менее, по долгу старшего, он подавил эту непростительную слабость.
— А я так пою: «Полно врать — Время спать!» — сказал он сурово. — Если ты будешь стоять на месте, мы останемся вовсе без ужина. Желтый Боб давно ушел с дичью вперед.
Девушка взглянула на маячившую впереди, сгорбленную под тяжестью ноши фигуру, потом вдруг выпрямилась и обратила внимательный взор в сторону Болота.
— Что, опять солдаты? — нетерпеливо спросил ее брат.
— Нет, — быстро возразила она. — Но я ничего не понимаю. Бьюсь об заклад, что Желтый Боб шел позади. Когда играли «тушить огни», я его видела вон там.
С недоумением она указала пальцем через плечо.
— Когда ты поешь свои песни, Мэг, в голове у тебя немножко путается. Желтый Боб идет впереди; и пора бы тебе уже знать, что индеец всегда окажется там, где ты меньше всего его ждешь. А вот и «кусты». Пошли!
«Кусты» на самом деле были чахлым ивняком и ольшаником, который здесь словно ушел в землю; но чем далее от берега, тем деревья становились все выше, образуя под конец настоящую чащу. С главной протоки «кусты» могли показаться зеленым выступом или мысом, обращенным своим острием к Болоту. Безошибочно находя верный путь сквозь переплетение кустарника, брат и сестра выбрались снова к равнине, казавшейся бескрайней, как сам залив. Могучее дыхание океана, который лежал за отмелью и устьем реки, было; соленым и влажным, словно брызги прилива. Видимая часть водного пространства отражала последний отблеск вечерней зари и освещала открывшийся вдруг пейзаж. А навстречу путникам, закрывая от них горизонт, сумрачно и пугающе вставали причудливые очертания их дома.
На первый взгляд могло показаться, что перед вами огромная полуразрушенная колоннада, ушедшая основанием в землю и несущая один лишь антаблемент и карнизы в виде вытянутого параллелограмма. Но, приглядевшись, вы различали одноэтажное здание, вознесенное над Дедлоуским болотом на множестве врытых через правильные промежутки свай; некоторые из них перекосились или совсем потонули, что и служило поводом для первого обманчивого впечатления. В просветы между свай, где свободно гулял ветер, а в особенно сильный прилив — и морская волна, можно было разглядеть пустынную болотную гладь, бухту, прибой за отмелью и далее — красную полосу на горизонте. Прямо с Болота, по лестнице, вы взбирались на огражденную перилами платформу, или галерею, тоже на сваях, шедшую вокруг всего дома; с галереи открывался вход в комнаты и другие внутренние помещения.
Но если внешность этого земноводного, свайного обиталища не была лишена некоторого грубого, тяжеловесного величия, то окрестность его, через которую брат и сестра сейчас пролагали свой путь, должна была показаться каждому еще более фантастической и небывалой. На пространстве шести или более акров были собраны и даже сложены в определенном порядке обломки морских крушений и иной плавучий мусор, вынесенный волнами прилива за годы и годы. Почернелые стволы вырванных с корнем деревьев, трудно отличимые от доподлинных корабельных обломков, были надежно прикованы к врытым в болотную землю столбам и кольям, а закрепленные пеньковыми канатами горы поломанных и разлезающихся бамбуковых корзин, в каких возят апельсины, блестели, словно груды выбеленных костей в долине смерти. Мачты, реи, инкрустированные раковинами днища шлюпок, нактоузы и даже цельная кормовая палуба какой-то невезучей каботажной шхуны закончили свои странствия и нашли последний покой на этом гигантском морском кладбище. Надпись на рулевой рубке, доска корабельной обшивки с именем судна служили здесь эпитафией погибшим. Их оплакивали пассатные ветры, над ними стенали морские птицы, и раз в году море посещало своих мертвецов и орошало их соленой слезой.
И дом и окрестность были овеяны преданием и тайной. Шесть лет назад Бун Кульпеппер построил этот дом и привез сюда жену и детей; о ней болтали, что она цыганка, или мексиканка, или светлая мулатка, или индианка из племени диггеров, или таитянская принцесса из Южных морей, или просто чья-то выкраденная чужая жена; на самом деле то была миниатюрная креолка из Нового Орлеана, брак с которой вместе с другими неосмотрительными поступками и карточными долгами был печальным итогом той самой зимы, что Кульпеппер прогулял, бежавши из родительского дома в Виргинии. Через два года после приезда она умерла — от вечной сырости, как полагали одни, или же из-за мизантропических чудачеств супруга, как считали другие, и оставила шестнадцатилетнего сына и двенадцатилетнюю дочь ему в утешение. Однако даже из самого краткого перечня странностей Буна Кульпеппера будет видно, что его нелегко было утешить. Странности эти проистекали из его чрезвычайной мизантропии, сопряженной с манией величия. Приехавши в Логпорт, он откупил у правительства часть никудышного Дедлоуского болота, уплатив менее доллара за акр, и потом год за годом расширял это странное имение, пока не стал наконец суверенным владельцем трех лиг земноводного царства. К тому времени выяснилось, что он прихватил и все побережье, изобилующее удобнейшими местами для лесопилок, для коммерческих гаваней в бухте и естественными пристанями для окрестных поселков, промышлявших заготовками леса.
Бун Кульпеппер отказался продать свою землю. Бун Кульпеппер не сдавал ее ни внаем, ни в аренду. Бун Кульпеппер преградил все пути для соседей, а заодно для прогресса и усовершенствований, которые он глубоко презирал; лишь изредка, на королевский манер, он разрешал временное пользование своей собственностью, с правом прогнать пришельца, когда ему заблагорассудится, и взимал за то денежные поборы, которые совокупно с дичью, настрелянной им в Болоте, полностью обеспечивали его домашние нужды. Под конец правительство, которое само допустило его всевластие, нашло необходимым изъять за справедливую цену часть его собственности для постройки форта Редвуд и прилегающего к форту городка Логпорта. Бун Кульпеппер не препятствовал действиям правительства, но он не взял предложенных ему денег и не отступился от своих прав на землю. В нечастых разговорах с соседями он называл городок своим и показывал его детям как часть их будущего наследства; поднятый над Фортом звездный флаг с детских лет был в их юных глазах оскорбительным вызовом их семейству. Ненавидимый всеми, колдун для одних, безумец, по мнению других, широко известный в округе под именем Дедлоуского Зимородка, Бун Кульпеппер был найден раз поутру мертвым в своем челноке с полным зарядом дроби в пробитом черепе. Дробовик, лежавший у его ног на дне челнока, как будто свидетельствовал о несчастном случае; так и признал следственный суд, но так не признал народ. Иные считали, что он убит, другие — что он покончил с собой, но все сошлись на одном: «Туда ему и дорога!» Столь непреоборимым было это общее чувство, что мало кто прибыл на погребальную церемонию, которая состоялась во время прилива. Из-за опоздания священника отлив был упущен, скромный катафалк — собственный ялик покойного — застрял в Болоте; достоверно одно, что все, кто ждал перемен в управлении Дедлоуским болотом, жестоко в том просчитались. Старый Зимородок был мертв, но он оставил в гнезде двух юных птенцов, красивых и грациозных, однако не уступавших ему ни в силе клюва, ни в ярости крыл.