Американская повесть. Книга 1
Шрифт:
Как бы там ни было, лейтенант Кальверт свершал свой утренний туалет хотя и не твердыми руками, но с вошедшей в привычку педантичностью и аккуратностью. Повинуясь автоматически действующему духу воинской дисциплины, он подавил свои чувства, как только застегнул на мундире последнюю пуговицу, взял себя в руки, когда затянул ремень на еще тонкой по-юнкерски талии, и в конце концов добился того трудно определимого сочетания подтянутости и лихости, которое у иных из его сослуживцев, увы, столь легко переходило в развязность. Окунув голову в холодную воду, он пригладил свои светлые волосы щеткой, с воинским тщанием наметил пробор, а после того он надел кепи и с продуманным щегольством слегка надвинул козырек на глаза; одна только бледность лица, при которой его маленькие белокурые усики казались темнее щек, выдавала его ночное времяпрепровождение.
— По приказанию майора Бромли, поскольку вы нездоровы, сэр, дежурить будет сегодня лейтенант Кэрби. А вам, — добавил денщик, почтительно указывая на лежавший конверт, — приказано явиться к полковнику для особого поручения.
Тронутый заботливостью своего начальника майора Бромли, непременного участника всех ночных бдений, Кальверт открыл конверт и, воздержавшись на этот раз от проклятий, которыми полагалось встречать каждое особое поручение, сказал: «Спасибо, Парке!» — и вышел из дома.
Учебный плац, залитый солнцем, пустынный, чистый, как подметенный, свежевыбеленные стены и галереи стоящих за плацем казарм, белые и зеленые офицерские коттеджи по сторонам, сверкающий штык часового — все это в первую минуту резало глаз. И, однако же, по некоей странной игре судьбы никогда еще дух и суть избранной им профессии не представали перед лейтенантом столь красноречиво, как в этой утренней сцене. Уединенность и дисциплина, чистота и порядок, уравновешенность, атмосфера здоровья, строгая воздержанность почти монастырской жизни, но без ее мистики — не об этом ли всем он мечтал? И вот, словно себе назло, он ищет дурацких попоек, после которых встает с издерганными нервами и с ноющей болью в глазах.
Через час лейтенант Кальверт дослушивал последние инструкции полковника Престона. Согласно полученному приказу, ему надлежало выступить с небольшим отрядом, разыскать и доставить в Форт нескольких дезертиров, и в первую очередь Денниса Мак-Кафри, рядового из роты «Г», повинного, помимо побега, еще и в подстрекательстве к мятежу. Кальверт стоял перед своим начальником, и этот заслуженный офицер, природный ораторский талант которого значительно окреп и усовершенствовался за долгие годы заздравных тостов, слегка выпятив грудь, внушал ему отеческим тоном:
— Отлично знаю, мистер Кальверт, что молодые офицеры не жалуют поручений такого рода, считают их чем-то вроде полицейской нагрузки, но я хочу вам напомнить, что в армии все важно и все почетно и любое, даже малейшее, поручение начальника требует от каждого уважающего себя офицера напряжения всех сил и неусыпной заботы о подчиненных. Чтобы справиться с этим делом, хватило бы сержанта со взводом солдат, но мне нужен человек, хорошо воспитанный, осторожный, с чувством такта, короче говоря, джентльмен, способный пробудить почтение у всякого, с кем столкнет его долг службы. Достойные сожаления предрассудки, препятствующие местному населению разумно относиться к мероприятиям военных властей, как вы сами понимаете, могут осложнить вашу задачу, но я надеюсь, что вам удастся, не роняя достоинства офицера и представленной в вашем лице государственной власти, избежать в то же время излишне суровых мер, которые могли бы лишь разжечь имеющееся чувство недоброжелательства и вовлечь нас в конфликт с гражданскими лицами. Во врученном вам письменном приказе точно обозначено, где кончаются их права и начинаются наши, но вы скорее заслужите их доверие, если скажете, что единственное наше желание — содействовать им в интересах общего блага; вы, конечно, понимаете, что я хочу этим сказать. В случае если вам не удастся изловить дезертиров, ваш долг выяснить, установить, не был ли их побег следствием подстрекательства и молчаливого потворства со стороны местных жителей. Быть может, они не знают, что подстрекательство военнослужащего к побегу есть уголовно наказуемое деяние; если обстоятельства потребуют, вы можете предупредить их об этом. В заключение хочу вам напомнить, что воды залива и низменный берег в тот час, когда он залит водой, целиком и полностью наши, так что, действуя в этих границах, вы ответственны только лишь перед старшим по службе. До свидания, мистер Кальверт. Желаю успеха!
Растроганный наставлениями полковника Престона, которые, несмотря на цветистость речи, действительно шли от души, Кальверт почти что позабыл о своих огорчениях. Но, спустившись с крыльца начальника, он тотчас столкнулся с несколькими офицерами, уже его поджидавшими.
— Счастливо, Кальверт, — сказал майор Бромли, — денек-другой на травке тебе будут полезны; интендантское виски надо пить осторожно. Кстати, если разыщешь в Вестпорте что-нибудь сортом повыше, отведай и дай нам знать. Следи за здоровьем, Кальверт. Потолкуй со своими людьми, они тебя кое-чему научат, в особенности Донаван. С Рамона не спускай глаз. Капрал — верный парень, можешь на него положиться.
— Счастливо, Джордж, — сказал Кэрби, — надеюсь, старик не забыл сказать, что на военной службе все важно и все почетно и что такое ответственное, щекотливое поручение он в жизни не решился бы доверить никому, кроме тебя. Он всегда говорит так, когда навалит на человека какую-нибудь чертовщину. А не забыл он напомнить тебе, что, пока ты сидишь в шлюпке или в восьмивесельной гичке и не можешь построить людей в боевой порядок, до тех пор ты непобедим для противника?
— Что-то подобное он говорил, — улыбнулся смущенно Кальверт, припоминая, что как раз эти рассуждения полковника произвели на него особенно сильное впечатление.
— И не вздумай, старина, сомневаться, — добавил с важностью Кэрби, — что ты выполняешь прямой долг пехотного офицера.
— И еще помни, Джордж, — добавил Роллинс еще более торжественным тоном, — что бы ни приключилось с тобой, ты офицер хоть и не очень многочисленной, зато весьма пестрой Американской армии. Помни, что в грозный час ты можешь обратиться к солдатам на любом языке, на каком тебе вздумается, и они поймут твою боевую команду. И помни, что, когда ты ведешь их в бой, не только твоя родина, но, за малым вычетом, и весь прочий мир не сводят с вас глаз. Прощай, Джордж! Прощай! Майор упомянул тут насчет напитков. Говорят, что Зимородок Кульпеппер, этот пират, завез перед смертью в свою нору на Болоте целую партию отличнейшего старого виски. Жаль, мы не ладим с птенчиками; они не пьют и могут распродать его в любую минуту. Нисколько не удивлюсь, если твой приятель Мак-Кафри торчит где-нибудь в тех местах; он чует виски за милю. Послушай меня, конфискуй весь склад; скажешь: за укрывательство дезертиров. Девчонка всегда была недурна собой, а сейчас, наверное, совсем взрослая.
Сержант, подошедший доложить, что люди готовы, спас своего начальника от дальнейших веселых насмешек. Кальверт обнажил саблю и с непрояснившейся еще головой и покаянной душой, но твердо печатая шаг, повел своих солдат выполнять вверенное ему щекотливое поручение.
К четырем часам дня они были в Джонсвилле. Руководясь здравым смыслом, лейтенант не захотел переправляться морем (это значило бы известить о предпринятой экспедиции всех заинтересованных лиц на взморье и на Болоте), а повел людей кружным путем — лесом. Переправившись на общественном пароме через отделявшую его от Дедлоуского болота реку, они подошли к поселку незамеченными и тотчас заняли обе дороги, ведшие из Джонсвилла к нагорью. После недавнего визита сержанта — так рассуждал Кальверт — спрятавшиеся дезертиры могли вернуться в поселок, рассчитывая, что второй раз он так скоро сюда не придет. Оставив часть своей крохотной армии патрулировать обе дороги, а другую рассыпав цепью в долине, он отправился сам в поселок. С помощью незатейливой дипломатии, а также и личных чар, которыми он не гнушался пользоваться, лейтенант выяснил, что, если даже жители и знают о дезертирах, в поселке их сейчас нет. Заново поделив свой отряд и забрав с собой капрала и трех солдат, он решил лично обследовать нижнюю часть Болота.
Занятость порученным делом, прогулка в лесу, а вернее всего, живительное действие насыщенного солью и йодистыми испарениями морского воздуха прояснили голову лейтенанта и словно укрепили его физически. Он впервые был в Дедлоуском болоте и сейчас от души наслаждался невиданной красотой береговых топей. Наступал тот час дня, когда птицы ведут себя шумнее всего; утки и чирки тучами летели от пресной речной воды к соленым озерцам на Болоте, и трепещущие тени их безостановочно пересекали тропу, по которой шагал лейтенант. Порою казалось: то зыбкая почва Болота сама поднялась к небу и поспешает прочь на темных крылах. Внезапные всплески сообщали о скрытых вблизи бочагах и топях; вот из-под самых ног лейтенанта взметнулся вдруг вверх сверкнувший на солнце лебедь. Неумолчный крик и щебет царили вокруг. В этом птичьем гомоне он не сразу расслышал окликавшего его правофлангового.