Амнезия, или Фанера над Парижем
Шрифт:
Закончив свои первые наброски, я приглашаю Таню посмотреть на мои художества. То ли она ни черта не понимает в живописи, то ли лукавит, но делает восторженный вид. По ее словам рисунки очень сексуальные, только вот почему не маслом и не на холсте? Было бы вообще потрясающе. Я еще раз терпеливо объясняю ей, что маслом не пишу, только карандаш и акварель. Монументальная живопись не мой профиль.
За несколько сеансов наши отношения устаканились. Таня уже не рвется проявлять инициативу, послушно принимает те позы, которые я от нее требую, но выражение ее ли-ца мне нравится все меньше. Все реже появляется блеск ее глаз, впечатление такое, что ей уже наскучили наши сеансы. Я работаю без проявления эмоций и догадываюсь, что мое поведение евнуха ее не вдохновляет. Она не знает, что свои желания я истребляю на корню, чтобы они не выросли в безжалостного дракона.
В тот вечер, когда наступил кризис я, закончив изображение очередной корзинки с фруктами, решаю лечь спать пораньше, хотя желание еще не пришло. Но, иногда, чтобы отрешиться от всего, хочется уснуть летаргическим сном. Татьяну я не ждал, обычно она заранее предупреждает о своем визите и ее звонок в дверь меня удивляет. Перешагивает порог она в каком-то возбужденном состоянии, похоже, навеселе. На мой вопросительный взгляд отвечает одним словом «Хочу!». Потом проходит в комнату, к моей не заправленной постели и кладет на подушку крупную купюру.
– Не понял, – бормочу я.
– Хочу, чтобы ты рисовал меня. Перед критическими днями у меня округляется грудь. Смотри!
Она расстегивает свою летнюю куртку, распахивает кофточку, и грудь полностью обнажается.
– Разве это не красиво?!
У меня нет возражений.
– Ну да, – мямлю я – Только я как-то сегодня не настроен…
– На что?! – хохочет Танька.
Не дождавшись моего ответа, она приближается лицом к моему уху, и я чувствую легкий запах алкоголя.
– Художник должен быть настроен на творчество всегда. Это его секс.
– Я импотент,– в отчаянии обороняюсь я.
– Излечим! – решает Танька, сбрасывает куртку и выставляет на стол бутылку коньяка.
Не дожидаясь моего участия, сама приносит из кухни стакан.
– Выпей, художник! И у тебя сразу все поднимется.
Она сует мне стакан с алкоголем, и я сдаю позиции.
У меня какая-то апатия и берусь я за дело без энтузиазма. Позирует она недолго – то ей приходит в голову посмотреть, как у меня получается, то отправляется в туалет, то в ванную и продолжает лазать по квартире. Хотя я раньше ей никогда этого не позволял, но полученный гонорар коньяком и опьянение вносят свои коррективы. Я уже не обращаю на нее внимания и дорисовываю картинку по памяти. Закончив поднимаю голову, и меня парализует. Пока не понимаю отчего. Она стоит передо мной в пестром желтокоричневом халатике из тонкой льняной ткани, надетом прямо на обнаженное тело. Ткань облегает ее фигуру так, словно халатик скроен по ней. Напуганный до смерти я спрашиваю, где она его нашла, хотя уже догадываюсь где. На том самом кладбище, за фанерной дверью, которое я сам обхожу седьмой верстой. Иногда у меня возникает желание плеснуть на нее бензина и чиркнуть спичкой …
– Как ты открыла замок!? – трясет меня.
– Он был открыт. Я только потянула…
Уже не пытаюсь выяснить, какого черта она себе позволяет. Сидром вседозволенности возникает у натурщиц, которые взгляды художника принимают за взгляды мужчины.
Я шагаю к ней, уронив свой недописанный шедевр. Наверное, у меня страшное лицо, потому что она смотрит на меня испуганными глазами и поворачивается, чтобы бежать. Я успеваю схватить ее, она замирает, уже никуда не рвется и как будто даже подается ко мне. У меня съезжает крыша окончательно, и я валю ее на постель навзничь , заворачивая подол халата…
Провожая ее, я плету, что решил бросить это занятие, что у меня уже плохо со здоровьем … Лучше займусь чем-нибудь другим.
В принципе я недалек от истины, но, похоже, она не верит моим бредням, потому что неожиданно предлагает мне любую другую позу, какую бы я хотел. Выставляя ее на площадку, я понимаю, что другой дуры мне будет не найти и придется сменить профиль.
Вернувшись в комнату, нахожу взглядом желтовато-бежевую тряпку – халат брошен на спинку стула. Я долго стою, уставившись на этот неожиданный сюрприз. Коррида! Потом начинаю вспоминать, что я неоднократно выбрасывал ее в окно, выносил в мусоропровод и как будто бы даже сжигал в эмалированном ведре. Я закоптил тогда всю квартиру и запах гари долго не выветривался. Или мне кажется? Может быть, по пьяне, спалил что-то другое. Я разворачиваю халат осторожно, как будто из свертка может выпасть змея. …Я
Я кружу по комнате, пытаюсь сосредоточиться, заканчивается это тем, что останавливаюсь у той самой кладовой, где Танька нашла этот халат, той самой, которую я обхожу седьмой верстой, стараюсь даже не касаться дверцы этого склепа, не то чтобы перешагнуть порог…
Долго не могу найти выключатель, пока не вспоминаю, что он на другой стороне
от дверного проема. Затлевшая под потолком лампочка освещает серые, лишь оштукатуренные и потрескавшиеся стены. На одной из них, на крючках, гора какой-то одежды. В углу картонные коробки со всяким хламом прикрытые тряпкой. На полу такая же тряпка накинута на что-то продолговатое, приткнутое к стене. Хотя определить рисунок ткани трудно – все покрыто слоем пыли. Склеп. Руки мои перестают слушаться, но я тянусь к этой гробнице стаскиваю накидку и долго осматриваю стопу полотен разных размеров в рамках и без рамок… Опускаюсь на корточки и медленно перебираю плоды чьих то творческих потуг. Подозреваю, что моих собственных. Некоторые из них мне что-то напоминают, другие словно не мной малеваны, но даже те, которые я узнаю, производят на меня какое-то тягостное впечатление. Черт меня дернул сунуться в кладовую, в этот склеп от которого я интуитивно шарахался… Эксгумация продолжается всю ночь и лишь на рассвете, окончательно офонарев, я выползаю в комнату, запираю дверь на амбарный замок и задаюсь вопросом, к чему бы все это. Перед тем как предстать перед высшим су-дом, человека одолевают картинки прожитого. Те картинки, что я рассматривал, еще ни-как не связаны с этим прошлым и у меня нет абсолютно никакого желания ворошить его, но меня никто и не спрашивает, Увиденные эпизоды, лица, даже пейзажи напирают и вот-вот сорвут плотину, которой я из последних сил отгораживаюсь, но она уже трещит по всем швам…
Незапамятные времена. Аэропорт «Ржевка». Начинает накрапывать дождь, и я встаю под ветви большого старого дерева, одиноко торчащего на зеленом пятачке. Биолог из меня никудышный, но, думаю, что это сосна, и дереву не менее двухсот.
Узловатый ствол не производит впечатления живого, правда, темно-зеленая, крона, разметавшаяся над обочиной дороги единственное живое украшение поселения. Уже сквозь дымку отчетливо просматриваются полчища высотных зданий. Город наступает.
Наверное, я здесь не затем, чтобы горевать о проблемах первозданности. Размышления эти скорее уловка. На посадочную полосу только что приземлился небольшой самолетик. Бормотаний авиадиспетчера отсюда не разобрать, но думаю, что это тот самый, прибытия которого я ожидаю, скорее всего, в надежде, что рейс отменен, или что самолет давно прибыл, или еще что-то. Лучше даже «что-то»… Вглядываюсь в немногочисленную группу пассажиров высыпавших на поле и ищу знакомое лицо той, которой суждено погубить меня. Узнаю ее по голубому плащу.
Любые отношения, способные усложнить мою жизнь, я всегда обхожу седьмой верстой, а при малейшей опасности упираюсь, как кот, которого пытаются стащить с дерева. Но, похоже на этот раз я где-то дал маху. Вместо того, чтобы вцепиться всеми когтями я вдруг расслабился и только сейчас до меня стало по-настоящему доходить чем предстоящие радости для меня обернутся. Эта особа со смазливой мордашкой, которая уже заметила меня, в лучшем случае сорвет мне экзаменационную сессию, но мне пред-стоит другой, более жестокий экзамен. Экзамен на прочность. Зачем мне эти искушения?! Я не из тех, кто считает себя не из этого стада. Каждый считает себя исключением, никогда не возвращается на дерево своей независимости благополучно. Свадебные кортежи я воспринимаю как похоронные дроги. И все остальные ритуалы…Не знаю, откуда это у меня взялось, может быть, природа в своем проекте допустила ошибку. А может быть все это приобретенное. Дано ли это нам знать?
Пытаюсь придать лицу нейтральное выражение, но боюсь, что диагноз заболевания виден издалека. Наташка уже близко, а мне все никак не справиться со своей гримасой обрадовавшего идиота. Да и что там физиономия, уже из того, что я сюда приперся, можно сделать соответствующий вывод.…
У нее новая прическа. Косит под взрослую. С ходу прижимается ко мне всем телом и целует в ухо, отчего я минуты две ничего не слышу. Какой-то рыжий мужик ставит рядом с нами чемодан и весь сияет, словно ему в рейсе удалось переспать с ней.