Амнезия [СИ]
Шрифт:
Через час Яков вышел из палаты и присел рядом с Мариной на скамейку, стоявшую рядом с дверью.
— Не знаю, что говорят в подобных случаях, — начал он. — Знаю одно. Водка помогает. Напиться, Мариночка, надо. Других способов борьбы с горем у вас пока нет. Уже скоро. Через час, а может через два. Я пойду к Юре домой. Подожду вас там. Приходите, когда все закончится. У вас, надеюсь, ключи от его квартиры есть?
Шереметьев чмокнул Марину в лоб, взял ключи и пошел к выходу. Он оказался прав. Чернова не стало ровно через час. Марину вывели из палаты, а тело на каталке отвезли в подвал. Девушка больше не плакала, не кричала. Внутри
— Куда ты меня ведешь, — удивилась Марина.
— В депо, — там мальчишки вас ждут.
— Не-е-а, — отозвалась Марина. — Я к вам сейчас не пойду. Спасибо, что пригласили. Я к Юре домой.
— Зачем? — удивился мальчик. — Еще больше расстраиваться?
— Больше. Меньше. Какая теперь разница, — ответила Марина. Хочу взять его старую майку или рубашку.
— Зачем это? — снова удивился Тузик и непонимающими глазами посмотрел на девушку.
— Я ее нюхать буду, — пояснила она. — И пока запах не улетучится, до тех пор Юра будет со мной.
— Глупости! Какие это все-таки глупости! — возмутился Тузик и поплелся за Мариной следом к дому Чернова.
Тузик сидел на диване и смотрел телевизор. Из кухни слышался плач Марины и успокаивающий голос Якова. К полуночи, Марина рухнула на диван не раздеваясь, и уснула. Тузик укрыл ее одеялом и прикорнул рядом. В квартире было тепло, а в животе сытно. Яков наварил пельменей и принес их Тузику в комнату. Когда Марина забылась, Яков перемыл посуду и сел рядом с ними на диван. Он молча сидел и всматривался в их лица, освещенные уличным фонарем. Тузик, почувствовав присутствие человека, проснулся и приподнялся на локте.
— Дядя Яков, — спросил он друга Чернова. — А Бог есть?
— Да кто ж его знает, милый… Я думаю, что и Бог, и Дьявол в нас самих. И что есть добро, а что зло решать тоже нам.
— Мне тетя Марина говорила, что вы доктор. Это правда?
— Правда. Я психотерапевт. То есть врач ответственный за человеческий разум.
— А я хочу быть хирургом, — прошептал Тузик и, откинувшись головой на подушку, снова мгновенно уснул.
Потом все было ужасно. Комья земли глухо падали на крышку гроба, автоматные очереди разрывали небо, цветы на песочном могильном холме пахли так сильно, что от их запаха кружилась голова… Пить, прощаясь, начали уже на кладбище. Потом, озябшие, приехали к Чернову на квартиру и продолжили поминать там. Приехали из пригорода родственники Чернова и привезли его мать, уставшую от сельской работы женщину. Смерть сына она восприняла почему-то очень спокойно и сказала только одно.
— Отмучался бедный. Все мир переделать хотел… Да разве одному это под силу?
Шереметьев швырялся деньгами, не экономя ни на чем. На помощь Якову пришел Смирнов и его жена. Появились какие-то незнакомые женщины, которые толпились на маленькой кухне и что-то готовили, готовили. Приехали сослуживцы, составили столы, привезли доски, которые положили на табуретки. Ели мало, пили много. И если сначала говорили о безвременно погибшем, то через пару, тройку часов стали травить анекдоты и громко над ними ржать. Так в России обычно заканчиваются все похороны. Это никого не
Только в Маринином сердце была пустота. Словно вырвали его, это сердце из груди и положили вместо него камень. И этот камень не гнал кровь по венам, не бился, когда случалось что-нибудь радостное, а медленно придавливал ее к земле. К вечеру в квартиру Чернова забежали мальчишки, тихо жались по стенам и боялись попадаться сотрудникам милиции на глаза. Вера Смирнова наложила им в пакеты еды, и они быстро ретировались с поминок. Только Тузик сидел за общим столом, между Яковом и Мариной и грелся душой от их присутствия, несмотря даже на печальное событие, ненадолго объединившее этих людей.
Шереметьев гладил Тузика по голове, испытующе на него посматривал и расспрашивал о "вольной" жизни, о родственниках, о товарищах.
— Помню, ты говорил, что мечтаешь стать врачом, — продолжал Яков свои расспросы. — А если будет возможность, учиться будешь?
— Буду! — уверенно отвечал Тузик. — Только где мне учиться? С помойки в школу ходить? Уроки на свалке делать? Нет у меня, дядя Яков, такой возможности. Ну, никак нет. Отец в тюрьме, мать умерла… Да я не жалуюсь, дядя Яков. Других, родители инвалидами сделали и то ничего. Живут. А у нас с ребятами все в порядке. Выживем!
— А знаешь, что я хотел тебе предложить, — начал Яков и в задумчивости потер ладони одну о другую, словно намыливая их.
— Что? — заинтересовался Тузик и, отложив вилку, даже перестал жевать.
— Хочешь, я тебя усыновлю?
Тузик от этих слов замер и чуть не подавился куском пирога.
— Как это? — наконец вымолвил он, проглотив кусок и быстро запив его водой.
— Ну, как, как? Как это всегда бывает. Марина нам поможет. Выправим тебе документы, и поедешь со мной в Тверь. Моя жена тебе будет очень рада. Её Лиля зовут. Надеюсь, вы друг другу понравитесь. Учиться пойдешь. Сначала в школу, потом в институт. Только очень стараться надо. Будешь стараться?
— Буду! — прошептал Тузик и выскочил из-за стола. Шереметьев оглянулся, но мальчишки через секунду было уже не видно. Он осторожно, прошел за спинами гостей и, войдя в ванную, там закрылся.
— Ведь так не бывает… — думал про себя Тузик. — Это сон… Это он просто выпимши. А завтра проспится и забудет про этот разговор, — переживал мальчик, рассматривая себя в зеркале. — Да разве я кому-нибудь нужен? Маленький, тощий, некрасивый… Разве меня кто-нибудь может любить? Да и за что? А может, он в память о дяде Юре это предложил? Вроде как искупление грехов? Хотя какие у него грехи могут быть? У него совсем другая жизнь. В ней грехам нет места.
Тузик разделся, пустил в ванну струю горячей воды, лег в нее и уснул. А за стеной продолжали выпивать и закусывать, рассказывая смешные истории, связанные с Черновым и со слезами в глазах смотря на рамку с фотографией, перед которой стоял стакан с водкой, покрытый сверху куском черного хлеба.
Проснулся Тузик от холода. В ванной кто-то выключил свет, и он с трудом сообразил, где он находится. Потом выдернул пробку, слил воду, нашарил впотьмах полотенце, вытерся и надел грязную одежду, брошенную им на полу. В квартире было тихо. Все разъехались. Только в комнате горела ночная лампа и освещала письменный стол, за которым сидел дядя Яков и внимательно изучал какую-то большую книгу, бормоча про себя: — Не прав ты батенька. Ой, не прав.