Амнезия "Спес"
Шрифт:
Не хотелось бы. Все ж после окончания спецшколы целых две недели каникул дают и тратить их на бессознательное валяние в кровати не дело. Да и к отцу перебраться хочется побыстрей. Интересно, в какое из трех отделений своего звена он меня рекрутом определит?
— А я здесь, сколько провалялся? — спрашиваю у Генри.
— Да двух дней еще не прошло, как вас сюда доставили! Бои-то начались после обеда, а сейчас только утро второго дня, — весело отвечает он, — Говорю же, молодец! Сейчас вот пойду, доложу доктору Штерну, что ты очнулся, и будем
С тем он мне отсалютовал, как солдату, и вышел из палаты. А что? Я теперь и есть солдат — спецшколу закончил, с элетроарбалетом обращаться умею, дерусь тоже лучше многих, а значит, мне одна дорога — в храны!
В ожидании возвращения Генри я умащиваюсь поудобнее, все ж с момента, как меня хорошо отметелили в большой драке, не прошло и двух дней.
В покое и тишине мысли сами возвращаются к этому самому, второму дню, а именно, к главному его событию — выпускному бою.
А вспомнить — есть что!
Да хотя бы то, что это был мой первый поход в рубку Корабля! Так-то всех, кто обитает на нижнем уровне, туда обычно не допускают. Только если ты не обслуживающий персонал.
Но вот такой-то радости мне не надо! Даже за каждодневное пребывание в рубке! Греби там уборку всякую, подноси, кланяйся каждому встречному поперечному — не, не по мне это. А вот разок-другой там оказаться — можно. Особенно по достойному поводу.
А какой повод может быть достойней, чем настоящий бой?! И пусть мы пока бились всего лишь за звание рекрута, и лет-то нам всего по четырнадцать, но это же только начало!
Но в рубке мне, если честно, понравилось. Разница между нижней палубой и тем, что я увидел наверху — разительная, везде светлый пластик и металлизированная отделка, а не простой камень стен.
Свет распределен равномерно, даже в тех местах, где, кажется, не так-то часто и ходят. Не то, что у нас — лампы ставят так, чтобы лишнего электричества не жечь.
Да и столько растений в одном месте я еще не видел! Нет, вру. Видеть-то видел, на плантациях там — рядами, когда нас отправляли на отработку, в парке, куда всех детей в обязательном порядке выводят «живым» кислородом дышать и «жариться» под ультрафиолетовыми лампами. Но что б вот так, без великой необходимости, а просто для красоты, такого я, конечно, не наблюдал внизу, ни разу.
А уж арена меня и вовсе впечатлила!
Зал, огроменный настолько, что способен спорить размером с аграрными пещерами, заполнен светом, все вокруг белое и хромированное: закругленными рядами, уходящие вверх сидения, стены, потолок и даже пол. Только и остается удивляться, как такое не пачкается!
А там, где трибуны прерываются — образ Матери Спес! Я его видел только нарисованным на пластилистах, но это совсем не то, что глядеть на него — настоящий, с арены.
Во-первых, Матерь, она, понятно, женщина. А их я в своей жизни видел вообще редко.
Во-вторых,
Ну и, в-третьих, она очень красивая. Да, вот так. Просто — красивая. И смотреть на нее хочется бесконечно. Длинные волосы… нет, не желтые, а какого-то теплого искрящегося цвета — по-другому и не скажешь. Глаза голубые, но не как у Яна, обычные — блеклые, а яркие, сочные по цвету. А еще руки… пальчики такие тоненькие, что ими только цветы и держать. То есть, нечто легкое и такое же, не уступающее по красоте с виду.
Да, в общем-то, цветок Матерь и держит. Вот какой — не знаю. Я и в тех то, немногих, цветущих в парке, не разбираюсь. Нас, мальчиков, такому не учат.
А сама Благодатная Спес… говорят… когда-то снисходила до своих подопечных. Прямо вот тут, на арену, спускалась со своего изображения и танцевала.
Хотел бы я на это посмотреть… да, скорее всего, враки все это.
Но вскоре про Благодетельницу я как-то подзабыл — трибуны начали заполняться, а среди прибывающего народа, видны и живые женщины.
Да так много их было, что я даже растерялся! Нам-то всегда говорили, что их мало, что увидеть-то кого-то из них, уже большая честь, а уж что б в жены кого-то получить, трудиться надо не покладая рук, потому, как только дослужившись до члена младшего командного состава, можно будет желать о таком.
Нет, мы-то пока не особо понимали, в чем тут суть. Женщина, конечно, это что-то интересное… наверное, ценное — точно, но вот зачем рваться ради того, чтоб заиметь себе свою собственную, мы с парнями пока сообразить не могли.
Но поглазеть-то на них, да в таком количестве разом, мы были не прочь, это да!
Некоторые из них заходили в зал даже парами, но чаще все-таки со своими мужчинами… это-то мы понимали. У них здесь, в рубке, как раз семьями-то и живут. Это когда у кого-то та сама, своя женщина, как раз и имеется. Мужчины, что при них были, правда назывались по-разному — кто мужем, кто отцом, кто братом или сыном.
Парни мои, в чем там разница, совсем не разбирались — так, нахватались всякого из подслушанных разговоров воспитателей и учителей.
А вот я знал… да объяснить никому не мог. Тайными были эти знания, да и не моими личными, а моей семьи… которой для всех не существовало.
Когда расселись те, кто жил в рубке, в зал запустили членов экипажа с нижней палубы — тех, что за какие-то заслуги смогли получить пропуск на мероприятие. А стоило трибунам заполниться, на арену вышли музыканты и знаменосцы, выстраиваясь в ряд. Барабанщики чередовались с трубачами, а те, что держали флаги, встали по бокам.
После пронзительного звука горна, призывающего к вниманию, барабанщики принялись выдавать тихий равномерный ритм и под него, ступая с достоинством, к своим местам прошли члены Совета.