Аморальные рассказы
Шрифт:
Продвигаясь вперед мощными толчками, я побежал. Вдруг в галерее я увидел смерть, и мне показалось, что она как раз направляется в то место, которое я ей указал. Обрадованный, я бросился вперед и вдруг, как от удара, остановился: я различил две мужские коричневые штанины с отворотами. Тогда я вернулся назад, вот опять она — Смерть: теперь это женщина, но не та, — на ней сапоги. Раздвигая толпу, снова бегу и вижу третью Смерть, входящую в пассаж Мерчерии; это девушка-гном: хоть и замаскирована под смерть, да уж совсем коротышка! А вот и набережная делья Скьявони, здесь четвертая Смерть, пьяная —
От дальнейших попыток я отказываюсь. И вот я в галерее, у входа в кафе «Флориан». Ого, кого я вижу: девочка в костюме Арлекина стоит тут же; рядом с ней другая девочка в костюме галантного кавалера восемнадцатого века: треуголка, парик, платье из черного бархата, белые чулки, блестящие ботинки — нет сомнения, одна из ее подружек. Останавливаюсь и спрашиваю утробным голосом:
— Арлекин, ты знаешь, что я с тобой знаком?
— И я с тобой знакома, — отвечает она простодушно.
— Ну, и кто я?
— Ты — тот синьор, которого я встречаю каждое утро, когда иду в школу.
Я задохнулся — как она могла узнать меня под маской? Бросаю в нее пригоршню конфетти и удаляюсь, пересекаю площадь, прохожу под аркой, перебегаю мост и… меня заносит в темноту строительной площадки. Вон бочка с известью, наполовину заполненная водой. Бросаю в нее маску и мгновение смотрю на нее. Маска остается на поверхности воды, плавает; свет фонаря усиливает красный цвет ее рта и отражается в черном лаке ее щек. Я бросаю в воду нож и ухожу.
Этот проклятый револьвер
Что делать? После двух-трех часов страшной бессонницы, я поднимаюсь в темноте с постели, подхожу к комоду, беру револьвер, открываю дверь спальни и иду в гостиную. И здесь тьма кромешная, наверное, три часа ночи — самое темное время суток; включаю лампу у камина; голова после вина раскалывается, но мысли ясные, даже слишком! Машинально отмечаю, что я в пижаме и босиком сижу в кресле у зеркальной двери в гостиную, отражающей темноту. Крепко держу в руках револьвер, палец на курке, — самый выразительный жест отношений между мной и этим предметом — любви-ненависти. Да, так он и называется, потому что, в конце концов, или он меня уничтожит, или я его…
Итак, обобщим. Никто, кроме Дирче, которая сейчас крепко спит там, в спальне, никто, кроме нее, не знает о существовании американского револьвера девятого калибра со спиленным регистрационным номером и приложенными к нему двадцатью патронами, пять из них в барабане, один в стволе. Никто о нем не знает, но, к моему сожалению, это известно Дирче. И с того дня, когда я, устав от нее, предложил ей расстаться, с этого самого дня она начала меня шантажировать, да, именно так — шантажировать, тут и сомневаться нечего. Естественно, шантаж она лицемерно маскирует заботой обо мне, вот так например:
— Тебе, как никому другому, известно, что с этим револьвером без номера, который якобы тебе подкинул дружок — хорош гусь! — ты можешь загреметь в тюрьму!
Замечу: оправдываясь перед ней, я выдумал историю про попавшего в беду друга — будто бы он меня вынудил хранить его оружие. На самом же деле, только я сам, и никто другой, бог знает зачем, устроил себе эту головную боль. Иметь револьвер — издавна было моей навязчивой идеей, вот я и пошел на черный рынок да и купил его. А теперь, теперь в моем доме запрещенный, запрещеннейший револьвер, и если его найдут, то мне дадут, как минимум, три года тюрьмы. Дирче знает об этом и, не уставая, попрекает меня.
Вот так, с шутливой угрозой:
— Ты с этим своим револьвером в моих руках: не будешь ходить по струнке — донесу на тебя.
Или так, зловеще:
— Читал в газете? Тут одного арестовали только за то, что он держал на виду простой пистолет. А у тебя военное оружие! Воображаю, что они сделали бы с тобой!
И еще так — великодушно:
— Будь спокоен, я — могила, не произнесу ни слова даже во сне.
А однажды, после особенно бурной ссоры между нами, в конце которой мы дошли почти до драки, она меня откровенно предупредила:
— На твоем месте я бы много не говорила о том, чтобы расстаться. Будь осторожен, будь очень осторожен: я о тебе слишком много знаю!
— Ах, ты опять о револьвере!
— Да, о револьвере и еще кое о чем другом.
Представляю, как в этом месте у кого-то может возникнуть вопрос: «Если этот револьвер так компрометирует, почему бы не забросить его в безопасное место — в реку, в люк, куда придется?» Отвечаю: «Я к этому прекрасному предмету привязался, да и стоил он кучу денег. И вообще, я мог бы его выбросить, но должен был бы это сделать до того, как Дирче узнала о том, что он у меня есть».
К сожалению, во мне, бедняге, есть что-то от эксгибициониста, и я тщеславен — ведь первое, что я сделал, когда она переехала ко мне, — сам показал ей револьвер, показал, как он стреляет, а потом разобрал и собрал его перед ее носом. Не солгу, если скажу, что и историей, придуманной, чтобы держать дома этот запрещенный предмет, я тоже гордился. Факт и то, что я сам сделал все, абсолютно все, чтобы вызвать ее на эту угрозу «о револьвере и еще кое о чем другом», которую я толком тогда не понял.
И только теперь, после того, что случилось на вечере в доме Алессандро, я полностью осознал смысл этих ее слов «и еще кое о чем другом».
Да, Алессандро! Поговорим об Алессандро! Но прежде всего, о его носе! Да, именно о нем. Потому что впечатление лживой темной двусмысленности этот таинственный человек производит на меня прежде всего своим носом. Каков нос у Алессандро? Таких носов не бывает: если на него смотреть прямо, он кажется кривым, загнутым книзу и с широкими ноздрями, а если смотреть в профиль — прямым, курносым и с узкими ноздрями. Нос сотрудника спецслужб, нос шпиона. Этот нос, вообще-то говоря, может принадлежать только двоедушной или троедушной натуре, а то и личности с четырьмя сторонами души. В общем, сам нос заключает в себе какую-то программу. Какую? Сейчас скажу. Вернее так: самому мне эта программа не известна, а вот Дирче, сдается мне, понимает, в чем тут дело. Иначе почему как-то раз, во время одной из наших обычных ссор, будто случайно, она бросила: