Анафем
Шрифт:
— Спасибо, — осторожно проговорила Ала. — Ты цветы через инспекторат нёс? Вроде другого пути нет.
— Нёс. А что? — сказал я, хотя уже знал ответ.
— Это саван светительницы Чандеры, так ведь?
— Саван светительницы Чандеры в это время года цветёт так, что меня аж дрожь пробирает. — Я планировал сравнение с Алиной внешностью, но замялся, не зная, как сказать, что от неё пробирает дрожь.
— Но это растение из одиннадцати!
— Знаю, — отвечал я, начиная сердиться, потому что
— Поверить не могу, что ты нёс его прямо под носом у инквизиции!
— Ладно. Теперь я сам вижу, что вёл себя глупо.
— Я вообще-то другое слово хотела сказать, — заметила Ала. — Спасибо за букет.
— Пожалуйста.
— Сядь рядом со мной, и я покажу тебе то, чего ты, могу поспорить, не ждёшь, — сказала она. И вот в этих словах, я был уверен, второго смысла не было. Пока я пробирался на место Тулии, Ала поднялась на ноги — для её роста тут высоты хватало — подошла к люку, который Тулия оставила открытым, и опустила крышку. Потом села рядом со мной и погасила сферу. Теперь в будке была полная темнота. Полная, если не считать пятна белого света, размером с Алину ладошку. Оно как будто висело перед нами в воздухе. Это явно было не совпадение: девушки сидели здесь из-за пятна света. Я потрогал его правой рукой (левая загадочным образом оказалась у Алы на плечах) и нащупал чистый лист — он был приколот к дощечке, прислонённой к стене. Свет проецировался на лист. Теперь, когда глаза привыкли, я видел, что пятно круглое. Идеально круглое.
— Помнишь полное затмение три тысячи шестьсот восьмидесятого года, когда мы сделали камеру-обскуру, чтобы смотреть на него без вреда для зрения?
— Ящик, — вспомнил я, — с дырочкой и листом белой бумаги.
— Мы с Тулией здесь убирались, — сказала Ала, — и заметили, как светлые пятнышки бегают по стенам и полу. Солнце светит через отверстия высоко в стене, вон там. — Она заёрзала, показывая что-то в темноте, и каким-то образом оказалась ближе ко мне. — Мы думаем, их проделали для вентиляции, а потом забили, потому что через них залетали летучие мыши. Свет пробивался в щели между досками. Мы их заткнули — почти.
— «Почти» значит, что вы оставили аккуратную маленькую дырочку?
— Да, и поставили здесь экран. Ясное дело, нам приходилось двигать его вслед за солнцем.
Ала вставляла «ясное дело» чуть не в каждую вторую фразу, а я полжизни из-за этого злился. Сейчас впервые нисколечки не обиделся — слишком занят был тем, что восхищался умом Алы и Тулии. Ну почему я сам до такого не додумался? Не нужно ни линз, ни зеркала, достаточно простой дырочки. Изображение, конечно, получается слабое, поэтому
Видимо, Тулия рассказала Але про табулу, про Самманна и про мои наблюдения. Но теперь мне казалось, будто я последний раз думал о них, а не о том, как помириться с Алой, годы назад. Я не мог вызвать у себя никакого интереса к солнцу. Светит себе и светит. Фотосинтезу ничто не угрожает. Крупных вспышек нет, пятен — немного. Чего о нём думать?
Через несколько минут думать стало ещё труднее. Целоваться в калькориях не учат. Нам приходилось действовать методом проб и ошибок. Даже ошибки были по-своему неплохи.
— Искра, — сказала Ала (не очень внятно) какое-то время спустя.
— Ещё бы!
— Нет, я вроде бы увидела искру.
— Мне говорили, что в таких случаях естественно видеть звёзды…
— Не воображай! — сказала она, отпихивая меня. — Я только что видела ещё одну.
— Где?
— На экране.
Я слегка ошалело повернулся к листу. На нём не было ничего, кроме бледного диска.
И…
…маленькой искорки. Точечки света, ярче, чем солнце. Она исчезла раньше, чем я уверился, что точно её видел.
— Кажется…
— Вот снова! — воскликнула Ала. — Она чуть-чуть сместилась.
Мы дождались ещё нескольких вспышек. Ала не ошиблась. Все вспышки были ниже и правее солнечного диска, но каждая следующая появлялась чуть выше и левее предыдущей. Если отметить их на листе, получилась бы линия, целящая в солнце.
Что бы сделал Ороло?
— Нам нужно перо, — сказал я.
— Пера у меня нет, — ответила Ала. — Они вспыхивают примерно раз в секунду. Может, чаще.
— А что-нибудь острое есть?
— Булавки!
Ала и Тулия прикололи лист к доске четырьмя булавками. Я вытащил одну и положил Але в тёплую ладонь.
— Я буду держать доску. А ты протыкай лист, как увидишь вспышку, — сказал я.
Мы пропустили ещё несколько искорок, пока устраивались. Я расположился так, чтобы рукой прижимать доску к стене и придерживать внизу коленом. Ала легла на живот и приподнялась на локтях. Её лицо было так близко к листу, что я видел глаза и изгиб щеки в отсвете от бумаги. Второй такой красивой девушки у нас в конценте не было.
Следующая искра отразилась в её зрачке. Рука метнулась к листу. Тюк.
— Хорошо бы нам узнать точное время, — сказал я.
Тюк.
— Ясное дело, (тюк) через несколько минут (тюк) оно выйдет за пределы листа. (Тюк.) Тогда мы сбегаем и посмотрим (тюк) на часы. (Тюк.)
— Заметила странность?
Тюк.
— Они гаснут не враз. (Тюк.) Вспыхивают быстро (тюк), а гаснут медленно. (Тюк.)
— Я про цвет.
Тюк.
— Голубоватый такой? (Тюк.)