Анаис

Жизнь порой напоминает роман, что верно то верно. Если и существует некий Бог, который развлекается тем, что сочиняет подобные истории, – значит, одним плохим автором больше, и вопросы метафизики тут ни при чем.

Но мы! Мы, герои наших собственных приключений! Неужто миллионы лет эволюции ушли на то, чтобы породить это чудо природы – меня, вас?! Скажите пожалуйста! Черви мы земляные, сто раз об этом говорено. Мыслящие, правда, но от этого не легче.

Вот я и сказал, что собирался. Остальное – просто болтовня, как вы уже догадываетесь. Сотрясение воздуха. Если слишком резко задрать голову, ударишься макушкой. У бытия очень низкий потолок. Правда, нам размалевали

Начнем с обстановки. Что вы скажете о заправочной станции на обочине магистрали? Затасканно? Жизнь почти постоянно подсовывает нам самые затасканные вещи. Невероятные скидки. Полная распродажа. А распродать все подчистую никак не получается, вот черт!

Итак, за несколько километров до Авиньона я остановил у бензоколонки взятое напрокат транспортное средство. Первый раз после Парижа залил полный бак. Расход горючего всего пять литров на сто километров! Гидроусилитель руля, кондиционер, а если случится поцеловаться со столбом, из руля выскочит накачанная гелием подушка и унесет в лихаческий рай вашу душу, отягощенную тяжкими грехами.

Это просто к слову. Пока доживешь до моего возраста, душу уже давно потеряешь. Чем дальше продвигаешься по жизни, тем груз твой становится легче. От моей души остались только «настроения», с которыми вам еще придется столкнуться, и не раз. Предупреждаю: остальные герои этой истории тоже недорогого стоят.

Но вернемся на обочину магистрали № 7. Заправщик проверяет уровень масла. У въезда на станцию ветер крутит, словно флюгер, двойную табличку: «открыто, закрыто». Но шутка никого не смешит, машины послушно дожидаются своей очереди.

Здесь есть магазинчик, где можно раздобыть основные жизненные блага: плюшевых зайчиков, бретонское печенье, порнографические журналы, продающиеся со скидкой, если сразу взять шесть или восемь. Кофейный автомат (кофе с молоком, в чашке, в стаканчике и т. д.) предлагает также чай, какао, мясной бульон. Пусть будет «чай с лимоном»! Анализ мочи, собранной в картонный стаканчик, выявил повышенный уровень сахара, но это обычная история.

Необычная история только начинается: человек, которого не заметили ни вы, ни я – он убирал в холодильник пиво и минералку, – вдруг оставил свои банки и подошел, назвав меня по имени.

Я плохой физиономист. Я способен узнавать людей, только если они соблаговолят явиться мне в привычной обстановке: сборщик налогов – вслед за своими извещениями, сенегальский стрелок – в саванне, Джоконда – в Лувре, а боевые мои спутники – ну уж нет, в самом глубоком забвении! В том числе и те, кто не служил, попрятался или откосил, но все же вспоминают «старые добрые времена» – свои, конечно, но только не мои!

И вот как раз один из них бросается на меня, точно мерзкая зверюга из «Чужого»: «Винсент! Ну как же! Ты что, не помнишь Винсента?»

Он брызжет слюной, дружески тряся меня за плечи. Я молчу, я еще надеюсь. Да что там! Прошлое всегда тебя догонит. Сколько трупов зарыто под земляным полом моего погреба? А вашего?

Вот видишь: торгую бензином и жвачкой. Прощайте, былые надежды! Землю я не перевернул, всего лишь заливаю горючее в бак, но все-таки оно вертится. Никакой поэзии, конечно, но жизнь как жизнь… (Он: радушен и излучает благодать, словно святой с календаря.)

Зачем еду в Авиньон? Ни за чем, просто так. Я, так сказать, в отпуске… (Я: никакого желания разговаривать. В конце концов этот Винсент вернется-таки к своим бензоколонкам. Не пора ли сдавать кассу? Выручку-то надо подсчитывать.)

Но ведь у нас же есть персонал, а как же! Заправщица, которая может вести дела в наше отсутствие. Ах, поговорим, поговорим еще! (С террасы кафе, куда он меня утащил, он приглядывает за своими насосами, надзирая за собственным процветанием.)

«Я проследил твой творческий путь, – восторгается он. – Ни одной книги не пропустил. Несколько раз хотел тебе написать, но ты, небось, получаешь столько писем, ты, должно быть, просто нарасхват!»

Какие письма? Неужто он полагает, будто весь мир, затаив дыхание, ожидает выхода моего нового романа, или же он просто смеется надо мной? Скорее всего, и то, и другое. Винсент соткан из напыщенности и громких фраз. Да, это я припоминаю. Плевать он хотел на весь мир, и не настолько он глуп, чтобы в самом деле верить в свои бредни. Вообще-то он вовсе не глуп. Но это сильнее его: три-четыре раза в день на него накатывает очередной приступ энтузиазма. От него несет пафосом, как от иных – обильным потом. Он всех достает, но ему прощают, потому что видят: он не может иначе. Так у него организм устроен. И потом, он говорит о себе подобных только хорошее. Слишком много хорошего. Мы гораздо чаще делаем обратное, не так ли?

Я говорю о нем в настоящем, потому что он совсем не изменился, наш Винсент: ни одной лишней жиринки, ни одного седого волоска. На вид такой же, что и был, словно помидор, забытый на все лето в ящике для овощей. Но если пырнуть его ножом, сок, конечно, брызнет, и станет ясно, что он сгнил.

Как блестящий выпускник исторического факультета стал заправщиком? Мне придется немного подождать, чтобы узнать об этом, так как Винсент хочет сначала выпытать у меня мою историю, полную приключений. На первый взгляд, интересно: «писатель» – это вам не абы кто. Но если взвесить как следует, его путь гораздо оригинальнее моего.

Ему претило быть собственником. В двадцать один год он получил наследство от родителей, которых, можно сказать, и не знал, и оказался владельцем неплохого состояния в недвижимости, акциях и т. д. Но богатство столь мало его интересовало, что он даже не подумал о том, чтобы его разбазарить. За него это сделали другие. Нотариусы, поверенные, бухгалтеры избавили его от этой обузы. Тем не менее сии разумные люди оставили ему средства на безбедную жизнь, предоставив возможность не затевать против них муторные судебные разбирательства. Когда я повстречал Винсента в конце шестидесятых, он уже владел только квартирой на авеню Анри-Мартен, в которой жил в самом раннем детстве. Но и эти две большие гостиные, пять спален, ковры от «Испаган», резные комоды – были ему в тягость. Он не мог спать там один. Он проводил бессонные ночи, приглядывая за лепниной на потолке. Он ожидал, что рано или поздно какой-нибудь гипсовый блин свалится ему оттуда на голову: обычное дело, это даже нормально, ведь когда ему было около трех лет, таким образом он жестоко разделался с отцом и матерью. Понятное дело, это со всеми случается. Но обычно никто от этого не умирает, даже родители, и лепнина на потолке никого не тревожит.

Винсент предложил мне жить у него. До того он приютил у себя двух девиц. Те надолго не задержались: посчитали своим долгом исчезнуть, прихватив столовое серебро и картину Коро, полвека висевшую в прихожей. Винсенту было плевать на чайные ложки бабушки и «Купальщиц», приобретенных некогда дедушкой. Он просил только об одном: чтобы с ним разделили его скуку и странные угрызения совести. Он хотел, чтобы ему внимали: такова была плата за жилье. Ничего интересного для двух девиц. Слишком просто. Винсент за ними не ухлестывал. Ему даже в голову не приходило войти в ванную, когда они принимали душ. Ничего такого не было. Винсент бы себе не позволил. Возможно, когда-нибудь, но не теперь. Ему еще предстояло замолить массу грехов. И нелегких. Между ним и Предвечным существовал тяжелый конфликт. Эта «особенность натуры» – прошу прощения за эвфемизм – вызовет серьезные последствия. Но я расскажу об этом в своем месте.