Анаис
Шрифт:
Между баром и первыми столиками – пустое пространство примерно три на два метра. Один мужчина бросил партию в кости и свой графинчик вина. Скрылся за стойкой и вышел, неся в одной руке табурет, а в другой – гитару. Сел лицом к посетителям и спиной к бревенчатому бару. На нем были джинсы, подчеркивавшие худобу его ног. Ему вряд ли было больше сорока, но лицо и руки приобрели цвет и даже вид сушеного мяса, от которого оставили совсем немного, отрезая по кусочку. Нож прошелся возле самых костей. Он наклонил голову вплотную к гитаре и, словно перешептываясь с ней, взял несколько аккордов. Затем выпрямился, некоторое
Шум голосов утих.
– Она выйдет оттуда, – шепнул мне Винсент, указывая пальцем на маленькую дверь позади бара.
– Кто «она»?
– Да Анаис же!
Он нарочито уставился на дверь – крышку волшебного ящика, откуда выскочат Пандора и ее дары. Из-за этого он пропустил редкое зрелище – выражение моей физиономии, причем почти задаром. А он бы за это и гроша ломаного не дал. Одно лишь имя, простое имя «Анаис» – и я уже пришпилен, словно бабочка, к фанерке его капризов. Аж дыхание перехватило.
Дверь распахнулась. Появилась молоденькая девушка – черноволосая, с огромными глазами, в которых словно поместилась вся глубина неба, и красивая, тоненькая, гибкая. Бедра являются взгляду из оборок красной юбки. Округлые руки – словно ручки амфоры. Пальчики теребят яркую ткань, и она вскипает над щиколотками. Когда ножка топает об пол, белая молния обнаженной лодыжки вспыхивает в облаке юбок. Да, это могла бы быть Анаис. Они похожи. Но гроза настигла меня тридцать лет назад, а молния никогда не попадает дважды в одно и то же место.
Винсент насмешливо смотрит на меня. Это ему не идет. Когда у человека так мало мозгов, как у него, лучше и не пробовать насмехаться. Дело даже не в уме. Есть ведь люди, которые постоянно забывают свой плащ в раздевалке или вечно берут чужой!
– Ты что, издеваешься?
– Это Анаис, – твердит он. – Неужто не видишь?
– Она очень красива и, если ты настаиваешь, немного на нее похожа.
– Она похожа на саму себя. Это Анаис.
– Я не привык спорить с больными, – оборвал я разговор. Он посмотрел на меня с искренним удивлением. Затем принялся разглядывать танцовщицу фламенко, стараясь, должно быть, взглянуть на нее моими глазами и понять, почему я не узнал Анаис, нашу семнадцатилетнюю девчушку Анаис. И снова не сумел отыскать свои вещи в раздевалке. Бедный Винсент! Он не смеется надо мной. Кажется, он и впрямь повредился в уме. Я попытался ему улыбнуться. В дружбе, как и в любви, его вечно преследовали неудачи. Он бросался на людей, а люди старались поскорее отделаться от этого бесноватого.
По крайней мере, пока он смотрит на танцовщицу, он сидит молча. Юбка, голень, бедро составляют весь разговор для него, для меня, для тридцати парней, которые таращат глаза, слезящиеся от дыма их собственных сигарет.
Однако на меня действительно нахлынуло воспоминание об Анаис, как чувство благодати, которые через все эти годы переходило от одной девушки к другой. Я снова ощутил что-то такое, что не могу ни объяснить, ни описать, и это что-то, действительно, могло исходить только от Анаис. Если Винсент потерял рассудок, то и я был не менее безумен, чем он. Неужели чувство, которое только что пробудилось во мне, это волнение, не относящееся к прошлому, а принадлежащее к самому что ни на есть настоящему, обладая всей его реальностью, не покидало меня все тридцать лет? Неужели оно не менялось?
Ну что ж! Красивая девушка виляет бедрами, показывает ножки, поигрывает глазками, подкрашенными тушью, – и вот уже тридцать мужиков, враз протрезвев, тридцать шоферюг стоят на коленях перед своим идолом, оцепенев от волнения, готовые поклясться, что не притронутся своими грубыми лапами к этому восхитительному воплощению желания. И что же? Прежде чем взломать дверь, желание всегда придает себе учтивый вид и вежливо стучится. Тридцать насильников, стоящих на коленях, – на это стоит взглянуть, но это будет продолжаться не дольше положенного.
Смотрите! Смотрите! Едва закончив номер, девушка спешит укрыть за дверью сорок пять кило нежно-розовой невинности. Уф! Хищники зарычали. Они снова упустили добычу. Они упускают ее каждый вечер, так заведено, но берегись! Кто знает.
Винсент бросает на меня вопросительный взгляд. Я знаю, чего он ждет. С чего бы мне ему отказывать? Это действительно была Анаис, хорошо, допустим. Прежний аромат Анаис, неугасающее желание обнять ее и наполнить ее собой, как она позволяла это делать другим, всем своим поклонникам, вообще кому угодно, потому что все на свете могли ею обладать. Кроме тебя, Винсент. Она ни разу не обхватила твою поясницу своими ногами, позволив тебе войти в нее со смехом, со смехом ребенка, который постоянно совершает одну и ту же большую глупость и никогда не устает это делать.
– Вот видишь, – Винсент торжествовал. – Ты тоже узнал ее. Это она, это правда она.
На его простодушие я ответил:
– Так ты знаешь эту девочку?
– Знаю, – заявил он тоном, исключающим всякие возражения.
– Я вижу.
– Что ты видишь?
– Ты даже ни разу с ней не говорил.
– Говорить надо с гитаристом. С ней можно провести час за пятьсот франков. Это он делает ей карьеру.
Моя ошарашенность от такого цинизма наткнулась на иронический взгляд. Так вот на чем он меня подловил! Ну что ж, мой дорогой Винсент, сведем наши счеты!
– И часто ты имеешь дело с этим господином? – поинтересовался я.
– Это для других.
– Откуда мне знать? Ты мог измениться.
– Разве можно измениться до такой степени!?
У меня из груди вырвался смех. Этого смеха Винсент ожидал: я могу насмехаться сколько угодно, его это тоже забавляет. Что ж, пускай!
– Такой человек, как ты, – сказал я, – действительно остается таким, как есть, на веки вечные.
– У Анаис тоже был свой гитарист, – напомнил он мне.
– Не я. И ты прекрасно знаешь, что я об этом думал.
– Да ладно! Вы с Жеромом были два сапога пара, а Анаис возила вас с собой на каникулы на деньги своих клиентов.
– Нет! Не меня.
– Неужели? Может, ты бежал позади машины или спал у кровати на коврике?
– Откуда тебе знать? Тебя-то там не было, мой бедный друг.
– Не так уж это трудно себе представить!
Да, правда, это Жером привел Анаис на авеню Анри-Мартен. Конечно, он стал первым ее любовником, первым в списке, в который каждый вскоре смог вписать свое имя: Анаис говорила «да», а Жером смотрел в другую сторону.