Анаконда
Шрифт:
Откуда хватило у нее сил, каким страшным напряжением последних проблесков воли удалось ей выдержать этот кошмар, — она не могла бы этого сказать. Особенно если принять во внимание, что ее единственной поддержкой были вопли скрючившегося на корме мужа.
Остаток пути — еще два бурных участка вверх по реке и один, особенно длинный, у последней тейукуарской скалы — показался ей уже менее трудным, чем эта первая схватка.
Но когда их суденышко уткнулось наконец в размытую глину залива Блоссета и женщина попыталась сойти, чтобы привязать лодку, ее руки и ноги будто разбил паралич. Ни боли, ни мыслей уже не было. Берег начал валиться на нее темной громадой, и
— Так-то, сеньор! Два месяца я провалялся в постели, и все прошло без следа. Вы ведь видели мою ногу. Но какие мучения, сеньор! Если бы не она, мне не пришлось бы сейчас рассказывать вам эту историю, — закончил он, кладя руки на плечи жены.
Женщина не возражала, она смеялась. Впрочем, они оба улыбались: сытые и довольные, они неплохо устроились в своей прибыльной лавчонке, которая была мечтой всей их жизни.
И пока мы стояли, глядя на темную, теплую реку, воды которой прибывали с каждой минутой, я спрашивал себя, много ли стоит человеческий подвиг, когда за ним скрывался такой мизерный идеал; и все же эти жалкие торгаши, когда-то сами того не сознавая, вели себя как подлинные герои.
Смерть Изольды
Кончилось первое действие «Тристана и Изольды». Устав от дневных забот, я остался на своем месте и был очень доволен отсутствием соседей. Я обернулся к зрительному залу, и мой взгляд тотчас же остановился на одной из лож.
Несомненно, супружеская чета. Он — обычный муж, или, может быть, несколько хуже обычного, если принять во внимание его банальную внешность дельца и возраст. Она молодая, бледная, красивая той проникновенной красотой, которая разлита не только в чертах лица, хотя они сами по себе достаточно красивы, а в необыкновенной гармонии взгляда, очертаний рта и шеи, манеры слегка приоткрывать глаза. Это была красота, которая всегда привлекает мужчин, хотя в ней нет ничего вызывающего. Именно этого женщины никогда не могут понять.
Я долго смотрел на нее без бинокля, потому что видел ее очень хорошо и потому что мужчина, жадно впитывающий прекрасный образ, никогда не прибегает к помощи бинокля, этого женского средства.
Начался второй акт. Я еще раз посмотрел на ложу, и наши взгляды встретились. И я, рассеянно разглядывавший зал и уже оценивший очарование этого взгляда, почувствовал его на себе и пережил на мгновение самый восхитительный в моей жизни сон любви.
Он прошел очень быстро: она отвела глаза, потом, уступая моей настойчивости, два или три раза вновь скользнула взглядом по мне.
На миг меня наполнило внезапное счастье — в мечтах я представил себя ее мужем, — но и это видение рассеялось очень быстро. Прекрасные глаза вернулись вновь, но в этот момент я почувствовал, что мой сосед слева смотрит в том же направлении, и после короткого замешательства незнакомка раскланялась с ним.
Итак, у меня уже не было ни малейшего основания считать себя счастливым, и я начал наблюдать за соседом. Это был мужчина за тридцать пять лет, с белокурой бородой и голубыми глазами. Его взгляд, ясный и немного суровый, говорил о непреклонной воле.
«Они знакомы, — сказал я себе, — и близко».
Действительно, в середине действия мой сосед, не отрывавший взгляда от сцены, обернулся. Женщина, в полутени, слегка откинув голову, тоже смотрела на него. Она показалась мне еще более бледной. Одни во всем мире, они смотрели друг на друга пристально, настойчиво, боясь шевельнуться, чтобы не порвалась тонкая нить, соединившая их сердца.
В течение всего третьего акта мой сосед ни разу не обернулся. Но он не дождался конца и вышел по боковому проходу. Я взглянул на ложу, женщина тоже ушла.
«Идиллия окончена», — сказал я себе в раздумье.
Он больше не вернулся, и ложа была пуста.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Да, они повторяются, — он задумчиво покачал головой.
— Все драматические ситуации могут повторяться, даже самые невероятные, и те повторяются. Необходимо жить, и вы еще юноша… Все повторяется… это относится и к Тристану, что не мешает ему быть самым трагическим криком страсти, который когда-либо издавала человеческая душа… Я, так же как и вы, люблю эту вещь, а может быть, и больше… Вы можете быть уверены, что в данном случае я не имею в виду драму Тристана и тридцать две догмы, нет; они без сомнения являются повторением. Сцена, возвращающаяся как кошмарный сон, персонажи, страдающие галлюцинацией умирающего счастья, это другое дело… Вы были свидетелем одного из таких повторений… Да, я уже вижу, что вы вспоминаете… Тогда мы с вами не были знакомы… И особенно вам я хотел бы рассказать об этом! Но если вы думаете, что я был тогда счастлив, вы глубоко заблуждаетесь… Счастлив!.. Слушайте. Корабль уплыл через мгновенье и на этот раз больше не вернулся… Может быть, вы когда-нибудь напишете об этом. Знаете, почему я вам это рассказываю? Во-первых, между нами удивительное сходство — конечно, я имею в виду свою молодость. К счастью, вы похожи на меня только с хорошей стороны. Во-вторых, мой юный друг, я уверен, что вы не будете искать ее благосклонности после того, что услышите. Так вот, слушайте.
Я был знаком с ней десять лет назад, полгода был ее женихом и делал все возможное, чтобы она стала моей. Я очень любил ее, а ее любовь не имела границ. И вот однажды она отдалась мне, и с этого дня моя страсть, утратив остроту, стала постепенно проходить.
Наше общественное положение было различным. Для нее одно только мое имя было величайшим счастьем, а я — как тогда говорили, привлекательный юноша, — вел светскую жизнь и неизбежно должен был ухаживать за девушками из знатных богатых семей, среди которых было немало хорошеньких.
Одна из них, флиртовавшая со мной под защитой зонтиков от солнца во время прогулок по саду, зашла так далеко, что я серьезно увлекся. Однако, пользуясь успехом, я не мог рассчитывать на брак. Мое состояние было недостаточным, чтобы создать ей привычную роскошь. Она ясно дала мне это почувствовать.
Она была права, вполне права. Тогда я начал ухаживать за ее подругой, гораздо менее красивой и имевшей меньше опыта в этих встречах наедине, полных мучений и той особой прелести, которая заключается в том, чтобы владеть собой, находясь на расстоянии десяти сантиметров друг от друга и сходя с ума от страсти. На этот раз побежденной стороной был не я.
Поэтому, уверенный в успехе, я начал думать, как порвать с Инее. Я продолжал видеться с ней. Она, конечно, понимала, что моя страсть постепенно умирает, однако ее любовь была настолько велика, что глаза ее светились счастьем каждый раз, как я приходил.
Мать Инес оставляла нас вдвоем. Она знала все, но на все закрывала глаза, лелея слабую надежду подняться со своей дочерью на более высокую ступень общественной лестницы.
Однажды вечером я пришел с твердым намерением порвать, не скрывая своего плохого настроения. Инес бросилась мне на шею, но тотчас остановилась, побледнев.