Анаконда
Шрифт:
Девушка окинула жениха пристальным взглядом, и в ее улыбке было все, что угодно, только не робость.
«У этой девушки, кажется, есть немного души…» — подумал Ничольсон.
Между тем невеста уселась у окна и положила ногу на ногу. Профиль ее был освещен, и белокурые волосы искрились на солнце, а опирающаяся на пол лакированная туфелька, на которой играл живой язычок света, отбрасывала косую тень.
Беседуя с Софией, Ничольсон наблюдал за ней. Несмотря на ее крашеные волосы и внутреннюю пустоту, он находил в ней очарование. Она так же, как и ее кузина,
— В конце концов, — возобновила разговор сеньора де Сааведра, — хоть мы и сожалеем об отсутствии Ольмоса, потому что брак по обязанности всегда чреват неприятностями, но…
— Неприятностями? — переспросил Ничольсон.
— То есть… Нет, разумеется… Но поймите же меня хорошенько… бедная Чича… Правда, дочь моя, что тебе хотелось бы чего-то большего?..
— Ну, конечно, сеньора, я в этом нисколько не сомневаюсь, — счел нужным извиниться Ничольсон. — И было бы излишним спрашивать мнение невесты.
— Вы так думаете? — засмеялась София.
«Да, она не слишком красноречива, — подумал Ничольсон. — А впрочем, Ольмос знал, что делал…»
И уже громко добавил:
— Мне действительно кажется бесполезным спрашивать мнение у невесты по этому поводу, да и мое тоже, если бы и мне был задан этот вопрос.
Девица снова рассмеялась, хотя, по-видимому, ничего и не поняла.
— Однако, — продолжала мать, — я полагаю, что Ольмос написал вам, почему нельзя откладывать свадьбу. Он объяснил вам, чем была вызвана такая необходимость?
— Да, сеньора. Кажется, дело касается какого-то наследства… Совершенно верно. Два года тому назад, перед своей смертью, моя мать, желая отказать Софии большую часть наследства, поставила условием, чтобы внучка вышла замуж в день, когда ей исполнится ровно двадцать четыре года. В этом же возрасте вступила в брак моя мать и я тоже. Врачи говорят, что она была не вполне нормальной… Бедная мама… Речь идет о ста тысячах песо, понимаете?.. А тут подвернулся Ольмос… ну мы и думали отпраздновать свадьбу в конце этого месяца, когда Чиче исполнится двадцать четыре года. К этому сроку Ольмос должен был вернуться, но, как видите, это ему не удалось.
Мгновенье спустя Ничольсон встал.
— Итак, в нашем распоряжении еще двадцать восемь дней, сеньорита невеста?
— Да, сеньор супруг, двадцать семь дней и четырнадцать часов.
«Наконец-то, — подумал жених, — удачный отпет».
Семья де Сааведра пришла к выводу, что самым правильным было бы, чтобы Ничольсон почаще навещал их, чтобы все шло, как этого требует этикет, да и София за это время смогла бы привыкнуть к обществу человека, который — боже мой! — должен занять место Ольмоса.
— То есть… — начал было Ничольсон, но вовремя спохватился и, любезно напутствуемый дамами, удалился.
II
Вот каким образом Ничольсон нежданно и негаданно оказался вовлеченным в стремительную сделку, так как свадьба должна была состояться не позднее, чем через месяц. Он старался убедить себя, что предстоящий брак является фикцией и он никогда не будет мужем этой девушки, так же как и она его женой, — что уже не казалось ему таким ужасным, — однако чувство тревоги его не покидало. И это беспокойство Ничольсон относил, главным образом, на счет предстоящей пышной церемонии. Однажды он даже осмелился намекнуть дамам, что он, как будущий почтенный супруг, то есть самая главная персона, считал бы более благоразумным отпраздновать свадьбу в интимном кругу. Зачем же свадьбу, являющуюся простой формальностью, праздновать с такой помпой, если она не принесет молодым той радости, какую доставляет настоящий брак?
Но сеньора де Сааведра остановила его. Брак в тесном кругу! Но почему? Это было бы ужасно! Даже и сказать-то нехорошо, ей-богу! Разве все не чувствовали себя счастливыми благодаря этому браку? Разве Ничольсон не был другом детства Ольмоса? И потом подвенечное платье Чичи! Ее подруги, желавшие видеть Софию замужней женщиной, не говоря уже о ее положении в обществе. Нет, уж будьте любезны!..
Последний довод был настолько убедительным, что Ничольсон сдался.
Между тем жених часто посещал радушный дом де Сааведра, и с первого же дня его беседы всегда велись в несколько легком тоне.
— А что я буду делать, дорогая невеста, когда Ольмос сочтет нужным вернуться? — обращался он к Софии.
— Вы забудете обо мне, сеньор жених.
— Но я же не смогу! И…
— Тогда я обо всем расскажу Хулио, — смеясь, заявляла девушка.
Мать только покачивала головой.
— Ну, совсем как дети!.. И вы тоже, Ничольсон, а еще такой серьезный…
— Черт возьми! Если бы я мог забыть о своей серьезности, когда остаюсь наедине со своей будущей женой…
Мать снова улыбалась, весьма довольная характером Ничольсона.
Жених меж тем отмечал, что София гораздо умнее, чем он представлял себе. Возможно, она недостаточно тонка, говорил он себе, но зато обладает чудесной способностью легко приспосабливаться к обстоятельствам. За последнее время он не слышал от нее ни единой пошлой фразы. Если бы друзья не испортили ее вкуса своими пошлыми остротами, обычными для жокей-клуба, девушка была бы по-настоящему остроумной. Жаль только, что у нее такое простое лицо, но зато свежесть тела и взгляд…
— Так, значит, всего-навсего четырнадцать дней!
— Да, да, да… — улыбалась София, идя навстречу ему с чашкой чая.
— Моя невеста! — продолжал он тихо, подняв к ней лицо.
— Но, Ничольсон, ради бога! — восклицала сеньора де Сааведра, стараясь заглянуть ему в лицо. — Чего доброго, вы и на самом деле влюбитесь в мою дочь.
— Нет, сеньора, — отвечал Ничольсон, заслоненный фигурой не успевшей еще отойти. Софии. — Моими устами говорит Ольмос. Что же касается меня лично, то моя невеста питает ко мне лишь неприязнь.
— И я думаю, что вы этого заслуживаете! А ведь вы мне казались таким степенным человеком…