Анаконда
Шрифт:
— Ах, если бы я не любил вас так сильно! — с улыбкой произнес Ничольсон, чтобы смягчить впечатление от сказанного ранее. Но сеньора де Сааведра, пристально наблюдавшая за дочерью, сочла наконец, что флирт начинал переходить границы. Если Софии нравился Ничольсон, так что же тут плохого, ведь ее дочь слишком благородна, чтобы слепо обожать только своего собственного мужа. Но София настолько увлеклась Ничольсоном, что при виде его она даже менялась в лице, это уже могло скомпрометировать ее в глазах других, да и не слишком ли быстро?.. Но, к счастью, Ольмос уже в дороге.
— Да, мне только сейчас пришло в голову, —
— Я тоже думал об этом, — отозвался Ничольсон. — Может быть, он хочет застать вас врасплох.
— Должно быть, ревнует, — нервно засмеялась София.
Сеньора де Сааведра повернулась к дочери; выражение ее лица было строгим.
— Ты слишком много смеешься над Ольмосом. Ведь он твой муж!
— А потом будет смеяться он над моим умом, не так ли, Ничольсон?
— Не знаю, — весело ответил он и, чтобы прекратить разговор, протянул Софии руку. — Не знаю, потому что я навсегда покидаю вас.
— Я в отчаянии, Ничольсон!
— Все сгладится, моя бывшая невеста.
Сеньора де Сааведра сочла своим долгом разрядить создавшуюся обстановку.
— Когда мы вас увидим, Ничольсон? — как ни в чем не бывало спросила она.
— Как-нибудь на этих днях… До свидания!
VII
Ничольсон долго ходил по улицам, воскрешая в памяти все подробности своего последнего визита. Не отдавая себе отчета почему, он был недоволен собой, словно совершил большую подлость. Перед его глазами стояло осунувшееся лицо Софии, в тот момент когда она сказала ему все то, что он о ней думал. Неожиданная проницательность девушки поразила Ничольсона, овладела всем его существом, а слова Софии глубоко запали ему в душу, и это еще больше огорчило его. Он не считал ее способной на это… Это была не просто проницательность. Только одним можно было объяснить такой взлет заурядного ума, только одним: да, София любила его, и любила сильно…
И вновь ощущение совершенной подлости вызвало в нем глубокое недовольство собой. Напрасно Ничольсон повторял, желая успокоить себя: «Да, у нее действительно плоское лицо, она красится и ни на что больше не способна, как только шуршать шелками». Но слова эти не доходили до его сердца. Ему представлялось изменившееся лицо Софии, когда она высказывала его мнение о себе. Ну что ж, скоро конец, и к лучшему. Еще разок- другой ему придется зайти к де Сааведра, пока не приедет Ольмос. И он, Ольмос…
Сердце Ничольсона остановилось, он почувствовал внезапное головокружение. До сего момента Ничольсон не представлял себе со всей ясностью, что София будет женою другого. Да, Ольмос действительно очень скоро будет ее мужем…
Ничольсон ускорил шаг, стараясь думать о чем угодно, о разной мелочи: о своей поскрипывающей двери, об аэропланах Куртиса, о всевозможных марках сигарет, которые он видит изо дня в день…
Наконец он нанял извозчика и приказал везти себя в Палермо. Всю дорогу он терзался уверенностью, что ему никогда больше не удастся устроить свою собственную жизнь.
VIII
На следующее утро, пребывая все в том же подавленном настроении, Ничольсон получил телеграмму: «Ольмос тяжелом состоянии, тиф. Подготовьте семью».
Что-то вроде тяжелого кошмара, какого-то ужасного несчастья, из которого, кажется, нет выхода, душило Ничольсона. Ольмос умирает! Очевидно, он уже скончался! А как же София…
Страдания, которые он перенес за последние сутки, убедили его во всей бесплодности, недосягаемости и абсолютной невозможности почувствовать себя хотя бы на секунду счастливым, и это страшное сообщение было мучительным, как головокружение. «Ольмос тяжелом состоянии… тиф…» Ведь еще в письме он сообщал о своем недомогании, об отсутствии аппетита… И он умер… София! София!
Это был стон души мужчины, страдающего за любимую женщину, порыв счастья, какой испытываешь, пробудившись ото сна, во время которого было потеряно это счастье. София его! Она принадлежит ему! Ему!
Ничольсон нисколько не сомневался, что телеграмма была простым предупреждением. «Умер, умер!» — беспрестанно повторял Ничольсон, не находя и даже не пытаясь искать хотя бы малейшее сочувствие в своей душе… Этот человек обнимал, целовал его Софию… О нет! Теперь она принадлежит только ему, Ничольсону! Она его, его, его!
Тем не менее Ничольсон сел; он был слишком взволнован, чтобы сразу же отправиться к де Сааведра. Весь день он бесцельно ездил по городу, а когда поздним вечером вернулся домой, то нашел вторую телеграмму: «Известите семью де Сааведра кончине Ольмоса прошлой ночью».
Конец! Свершилось! Кошмар закончился. Да, этот день был тоже полон мучений для Ничольсона. Больше не будет ни писем, ни телеграмм из Европы! А там, на улице Родригэс Пенья живет она, только его, София!
Было девять часов вечера, когда Ничольсон приехал в дом де Сааведра. Не успело еще отзвучать эхо его шагов в пустом зале, как он услышал быстрые шаги сеньоры де Сааведра. Она вошла в зал, нервно жестикулируя. Лицо ее осунулось.
— Нет, видели ли вы что-нибудь более ужасное? — сеньора схватилась за голову. Она даже забыла поздороваться с Ничольсоном. — Полчаса назад мы получили телеграмму… И так неожиданно! Какое страшное известие! Вы уже знаете?.. Представляете, в каком мы теперь положении… Но как это могло случиться?
— От кого вы получили телеграмму? — прервал ее удивленный Ничольсон. — Я тоже только что получил телеграмму, где меня просили предупредить вас…
— Не знаю… откуда мне знать!.. Сабалия… что-то в этом роде… Должно быть, какой-нибудь приятель. Ах, если бы знал бедный Ольмос, как он нас огорчил!.. И к чему было оставаться там столько времени, спрашиваю я. Посмотрите теперь на бедную Чичу… ни с того ни с сего вдова, это почти смешно. Боже мой, за что ты нас так наказываешь! Поверьте мне, я очень любила Ольмоса, но вы сами понимаете, мы в таком нелепом положении!
Сеньора де Сааведра была глубоко раздосадована.
— Я задаю себе вопрос, что же теперь будет с моей дочерью? Она — вдова, представьте себе, и все из-за его конгрессов… О, это немыслимо! И вот, пожалуйте, она в слезах, хотя, правда, я еще не уверена, из-за бедного ли Ольмоса эти слезы… — добавила сеньора, пожимая плечами.
А Ничольсон уже горел нетерпением поскорее увидеть Софию.
— Скажите, София в отчаянии?
— Откуда я знаю!.. Она плачет… Хотите повидаться с нею? Побеседуйте с Софией, было бы хорошо, если бы вы поговорили с ней… Сейчас я пришлю ее.