Аналогичный мир - 4
Шрифт:
— Слыхал, — улыбнулся Эркин, — но не знал.
— Чудно, — Миняй удивлённо покачал головой, — Ты ж… — и оборвал, не закончив фразу.
Эркин не ответил. Неважно, что подумал Миняй, что он индеец, или что был скотником, пастухом и должен был бы это знать, а вот… но что есть, то есть, да он слышал, ещё там в Алабаме, и видел, и птиц, и следы звериные, и жуков всяких, и бабочек, и травы разной насмотрелся и даже напробовался, но не надзирателей же спрашивать, а рабы и сами не знают, и не до того им. Чего сожрать нельзя, о том и речи нет.
Тени было не так уж много. Голову ещё спрячешь,
…Солнце нал самой головой, два взмаха и опять поправляй косу. Прогон прошли и бегом к граблям, перевернуть подсохшее, и опять к косам.
— Чище коси! Опять оставил!
Плеть без щелчка ложится на тело, Зибо глухо вскрикивает от боли. Сволочь Грегори, ну, чего цепляется, трава уже совсем под косу не ложится, да и он следом идёт, прихватил бы этот пучок. По спине Зибо медленно ползёт вниз красная струйка. Сволочь надзирательская, сейчас мухи налетят, они на кровь падкие, а ни отмахнуться, ни прикрыться…
…Эркин вздохнул, не открывая глаз. Хоть и спрятал голову в тень, а солнце всё равно просвечивает…
…И в самую жару Грегори не дал им отдохнуть, погнал на дойку, на пастбище. Так ломило всё тело, что даже есть не хотелось. Они с Зибо ходят от коровы к корове с подойниками, надоенное относят к тележке, выливают в бидоны и снова к следующей корове. У тележки сидит на корточках Губач, голодными глазами провожает каждое ведро. Но Грегори рядом, стоит и плетью пощёлкивает, и встал, сволочь белая, так, что всех сразу видит, не отхлебнёшь.
— Управились, навозники! — Грегори оглушительно свистит в два пальца. — Давай, Пит!
К ним подъезжает верховой надзиратель.
— Готово, Грегори?
— Гони.
Надзиратели ещё о чём-то болтают и ржут, но он уже не слушает. Попить бы. Есть уже не хочется, хоть бы рот сполоснуть.
— Пошли! — щелчок плети.
Губач ведёт лошадь с молочной повозкой, рядом едет пит, а им… новый щелчок указывает дорогу…
Эркин рывком сел, потёр ладонями лицо. И чего эта дрянь в голову лезет?! Размяться бы сейчас, ну, хоть потянуться как следует. Он встал и спустился к ручью, плеснул в лицо и на плечи воды, прополоскал рот. Ну вот, теперь потянуться — и порядок. Эркин, проверяя себя, оглянулся… нет, спят. Он быстро снял джинсы, оставшись в трусах, и стал разминаться, растягивая суставы. Что его увидят, он особо не беспокоился. Миняй и Колька его… гимнастику уже видели, он ведь после каждой смены в бытовке немного тянется, а от Андрея у него тайн нет. Да, теперь нет.
Эркин счастливо рассмеялся, выгибаясь на арку.
— Ну, ты даёшь, Мороз, силы, что ли, девать некуда, — засмеялся за его спиной Колька.
— Ну, коли так, — Миняй шумно зевнул. — Айда косить.
— Айда, — согласился, выпрямляясь, Эркин. — Андрей, вставай.
— Ага-а, — протяжно зевнул Андрей.
Жаркий запах вянущей
— Что за сегодня смахнули, то сгребём, а это уж завтра, — водит косой Миняй.
— Как скажешь, командир! — хохочет Колька.
— То-то, — Миняй горделиво подкручивает воображаемый ус.
Признали его главенство. И Кольке подмога: такую махину сработали, всё зимой сено не покупать.
Трава будто мягчает, покрываясь испариной — предвестницей росы, и косы снова идут ходко, с радостным повизгиванием срезая стебли. Скошенное уже не ворошили, всё равно роса, это уж завтра досушить, сгрести и увезти…
— Кольк, а возить как думаешь?
— С Куприянычем договорился. По-соседски. На неделе, как со своим управится, так даст воз, ну, и поможет.
Миняй кивает.
— А сеновал есть? — Андрей водит бруском по косе. — А то давай, сработаем.
— Есть, — смеётся Колька. — А что, руки чешутся?
— Руки когда чешутся, то если правая — это на здороваться, — объясняет Миняй. А левая деньги считать. А на работу…
— На работу чешется шея, — очень серьёзно заканчивает за него Эркин.
— Это почему шея? — теряется Миняй.
— А под хомут, — Эркин по-прежнему серьёзен.
Хохотали долго, взахлёб, даже косить бросили, чтобы ненароком косу не попртить.
— Ну, братик у меня, — Андрей восхищённо замысловато ругается. — Ну, скажет так скажет.
— Редко, зато метко, — хохочет Колька. — Да и ты, гляжу, промаха не даёшь, крупнокалиберным лупишь. Где таким загибам выучился?
— Да поносило меня по белу свету, — ухмыляется Андрей. — Всякого повидал да наслушался.
— И по-ихнему, ну, по-английски могёшь? — спрашивает Миняй.
— А чего жнет, — молодецки встряхивает шевелюрой Андрей, выдавая длинную тираду уже на английском.
Молча усмехается Эркин, узнавая кое-какие явно у него самого услышанные обороты. Ну, здесь не страшно: что от лагеря, а что от спальников никто не поймёт.
— Да уж, — кивает миняй. — В угоне всего набрались.
Так под пересмешки они уже заканчивали луг, когда к ним подъехал верховой. Не старый бородатый мужчина.
— Бог в помощь.
— Спасибо на добром слове, — ответил за всех Миняй, продолжая косить.
Мужчина остановил своего коня у самых вешек и, когда они кончили прогон и остановились поправить косы, спешился.
— Здорово, Николай. Собрал, значит?
— Здорово, Нилыч, — ответил Колька. — Сам бы не осилил.
Говорил Колька спокойно, даже с улыбкой, но Эркин насторожился, еле заметно напрягся Андрей, и у Миняя лицо отвердело. Что-то было в Нилыче такое… что не просто подъехал поболтать, да и… страда, все потом умытые, а он в белой, вышитой на груди и по вороту рубашке, в крепких блестящих сапогах, лаковый козырёк на картузе блестит, борода расчёсана… На лендлорда смахивает- вдруг сообразил Эркин и понял, что это — хозяин, Колька же арендует луг. И Колькины следующие слова подтвердили его догадку.