Аналогичный мир
Шрифт:
— Как-то ж заставляют.
— Так, Сэл, они и работают… как-то. И не я выбираю, кто мне нужен, а, видишь ли, если он согласен наняться, — Грег разгорячился, сбросил уже было собранные карты. — Вот смотри, вот не выдумываю, честно, как было, так и говорю. Присмотрел я одного, Как раз в скотники себе.
— Это кого, Грег?
— Угрюмого помнишь?
— Чего?! Ты что, с перепоя?! Да тупее и упрямее скотины во всём имении не было, да я за жизнь свою второго такого тупаря не знал, — Пол тоже сбросил карты и стал рассказывать: — Это в имении скотник был. Индеец. Раб. Сколько
— Индеец раб? Так чего ж ты хочешь?
— После двух-то побегов…
— Я б таких сразу кончал. Толку всё равно не будет.
— Этот питомничный был, — усмехнулся Грег. — Всё-то ты верно, Пол, говоришь. Пять лет он прожил. Ни разу не улыбнулся, глаз ни разу не поднял. Говоришь ему что, так он как каменный, слышит, нет ли — не поймёшь. Морда тупая, стоит перед тобой… и сапоги свои рассматривает.
Он слушает, с трудом сохраняя неподвижное, как и положено в игре, лицо. Угрюмый, индеец, питомничный раб, скотник, пять лет… Слишком много совпадений. Это Эркин. Тогда эти… Грег и Пол… Так это ж Грегори и Полди! Это о них Эркин рассказывал. Суки надзирательские, шакалы.
— Как каменный, — кивает Пол. — Бьёшь его, а он, стервец, что придумал. Качается под ударом. Ну, чувствую, что не так кулак ложится. Так я что делал. За волосы ухвачу и держу, чтоб башкой не крутил. Нахлещешь его, у самого рука болит, а ему… Хоть бы хны. Ничем не проймёшь. Чего ты его выбрал?
— А того. Дурак ты, Пол. Тупарь он, конечно, тупарём, как все индейцы, и скотина неблагодарная, но работал. Его подгонять было не нужно. И со скотиной он ладил.
— Сам скотина, вот и ладил, — ржёт Пол.
— Верно, — соглашается Грег. — Только к быку, бык племенной был, он один и мог зайти. И коровы от его дойки не болели. Ну, о нём много чего рассказать можно. Мне он чем пришёлся? Работяга — раз, с другими рабами не стакнется — два.
— Ну, это ты загнул.
— Разогни, Пол. Он с кем из рабов в стачке был? А? За пять-то лет. Вспомни. Даже с Зибо… Ну, это тоже целая история.
— Смехота! Понимаете, был такой черномазый, Зибо, скотник. Старик уже, на Пустырь пора. Когда Угрюмого купили, я и скажи Зибо, что это его сынок, ну, десятый в награду.
Дружный хохот заглушает Пола.
— И он поверил?!
— Да черномазый же! Они всему верят!
— Да, в чём другом, а в этом… они как психованные.
— Хуже жратвы.
— Ну да, скажешь только, это там сын твой, и всё. Они уже родня, понимаешь.
— Да, крови совсем не чувствуют.
— Ну вот, так Зибо ему: сынок, сынок, сам слышал, а он…
— Как каменный, — кивает Грег и вдруг усмехается. — Видно, понял, что ты это в насмешку сказал. Мне как-то старика даже жалко стало. Нахлестал я Угрюмого, что Зибо, дескать, отец твой, уважай и почитай его.
— Ну и как? — хохочут остальные.
— А никак. Был Угрюмым, таким и остался. Ну, так вот, что третье-то было? Да. Что он делал, то уж без булды. Старательный. И силён был. Как бык. Это четыре. Пятое забыл. Ну и ладно. И так… Куда ж ещё. Ему уже за двадцать было, но десяток лет он бы ещё покрутился у меня.
— А вообще-то да. Вполне возможно.
— А вообще-то,
— Ну, это просто. На ночь приковать или запереть, а днём я с оружием. Ну вот, заваруха грянула, ну, кто куда рванули.
— Побыстрее и подальше.
— Это уж у всех одинаково.
— Ладно, все помним.
— И вот через месяц приезжаю я туда. Хозяйка испугалась, что имение бесхозным и выморочным объявят.
— Это да, русские это резво провернули.
— Ну да. А бесхозное выморочное живо с торгов пойдёт. Вот и рванула. Ну, приехали мы.
— А ты при чём?
— А я ж на контракте. Успел подписать, дурак. А ей по хрену капитуляция там или ещё что, неустойку сдерёт… из-под земли выкопает. Да и родня у неё. Я ж чего думал. Что если они, ну, у кого я имение присмотрел, заартачатся, я хозяйку подкручу, она братцу своему шумнёт, и только тех… упрямых и видели.
— Ого!
— Вот тебе и ого! Ну, приехали. Всё поломано, побито, разграблено.
— Ну, как везде.
Он, не вмешиваясь, но внимательно слушая, кивает. Навидался. Да что там, их с Джонни имение было не лучше.
— Ну, я пошёл смотреть. Хозяйка там над тряпками своими рыдает, хозяин вокруг прыгает, утешает… Смотрю, лакеи есть, повариха. Кланяются, трясутся.
— Шваль это всё.
— Кто бы спорил. А я, ещё когда въезжали, приметил. На скотной дверь не сорвана, а открыта. И окна-продухи не разбиты. Зашёл, — Грег выдерживает паузу. — Полы вымыты.
— Ни хрена себе!
— Во-во. Я в молочную. Книги удойные стопочкой на столе, бидоны с молоком вдоль стены в шеренгу отмытые блестят. А у другой стены на рогожке… рабский хлеб. И не навалом, а аккуратной такой стопочкой до середины стены. И на столе банка консервная вместо кружки и полбуханки. И проволока. Ну, чтоб резать.
— Понятно.
— Рабские хитрости.
— Ну, думаю, это кто ж здесь так по-хозяйски расположился? Пошёл дальше. Сено, концентраты… брикеты, мешки… Всё разложено. И с умом, скажу. Кое до чего и я бы не додумался. Коровы все на месте, сытые, лоснятся, бык тоже… аж блестит как вычищен. Ореховый концентрат жрут, сеном закусывают. Я к телятам. И вижу… — снова интригующая пауза. — Угрюмый! Ходит и молоко телятам наливает. Свеженадоенное. Телята лоснятся, сытые все, здоровенькие.
— Это… это ж получается…
— Во-во! Оно и получается, что он этот месяц так на скотной и жил, и за скотиной смотрел.
— Один?!
— А никого больше я не нашёл. Натаскал, значит, хлеба и жил себе припеваючи.
— Ещё бы!
— На молоке-то.
— И на сливках, небось.
— Ну да, краснорожий жратву не упустит.
— Да чтоб молоко и сливки были, он работал! — взрывается Грег. — Понимаете вы это?! Полы мыл, брикеты эти чёртовы по-своему перекладывал, поил, кормил, чистил, бидоны отдраивал… Да что там, мне черномазые потом на него жаловались. Ябедничали, что он в скотную никого не пускал. Утром им бидон выкатит, они отольют себе, сколько успеют, выйдет, бидон заберёт, и попробуй кто сунуться на скотную. Бьёт не глядя и не думая. Так что не зря я на него глаз положил.