Анастасия
Шрифт:
– Да, ты всегда был самым умным в нашем классе.
– Ай, – я махнул рукой. – Знаешь, бывали такие минуты, когда я уходил в тёмный уголок сада Геснера и там садился на средневековую каменную скамью. А потом я давал волю своим слезам. Я плакал от жестокой безысходности, Митя. От одиночества и тоски по родине. Я плакал от строгости и равнодушия многих преподавателей. Я плакал от мыслей о том, что я могу не справиться. Что у меня просто не хватит сил, одолеть весь курс.
–
– Слава богу, что всё это позади. Зато, очень скоро меня ждет довольно скучная и ответственная служба. Так неужели я не имею права хоть немного отдохнуть?
– Имеешь, – согласился он.
– Ну… А кутить одному-то мне скучно.
– У тебя же есть новый приятель Михаил.
– Митя, я этого человека знаю лишь несколько дней. А тебя почти с детства.
– Ну, ладно, уговорил, – беззаботно смеялся Митя.
– Тогда решено, едем завтра к Яру. А там поглядим.
– Едем, – кивнул он.
– Митька, и расчеши по-другому волосы… Надо всё-таки сводить тебя к хорошему цирюльнику.
– Ладно, – улыбался он.
Глава 3
– Вам еще не наскучила моя болтовня?
Гурьев нахмурился и откинулся на спинку стула.
– Что вы, Георгий Павлович, – отвечал за нас обоих Алекс. – Вы так интересно рассказываете, что я потерял счёт времени.
– Да? Это хорошо. Вот только, пока я вам тут рассказывал свои басни, я что-то сильно проголодался. Знаете ли, Шабли и устрицы не пошли мне впрок, и мой желудок усиленно сообщает мне, что он голоден.
– Так, давайте же закажем что-нибудь еще, – предложил я.
– Если вы не против, – оживился Гурьев, – я закажу блинов с икрой и охотничьих колбасок?
– Конечно, – согласился Алекс, потирая ладони. – У меня аж слюнки потекли.
Через несколько минут официант принёс нам стопку ноздрястых теплых блинов и две фарфоровые тарелочки, полные черной и красной икрой. К ним прилагалось великолепное сливочное масло, нарезанное диковинным цветком. Помимо этого нам подали большое блюдо, на котором дымились жареные колбаски. И от всего этого великолепия шел такой аромат, что я на время забыл обо всём на свете.
Когда мы насытились, Гурьев заказал чаю с пастилой. А после он сходил в уборную, чтобы помыть руки. Вернувшись, он с наслаждением отхлебнул душистого чаю.
– Вот люблю я обедать в этом кабачке. Кстати, здесь и борщи, и щи бывают славные. А какие пироги и расстегаи пекут. Одно загляденье. Я подобные вкушал лишь у самого Тестова. Помните такой ресторан? Раньше его трактиром называли.
– Вечером следующего дня мы с Митей и Михаилом поехали к Яру. Там мы кутили до поздней ночи. Я заказывал у цыган песни, и мы с упоением слушали их. А потом, как водится, последовали лихие танцы со знойными цыганками. Изрядно утомившись, мы решили поехать в хорошо знакомый притон, расположенный в Соболев переулке. Мы взяли извозчика и через минут сорок были уже на месте.
А далее сценарий был известен. Метрдотель, похожий на жирного котяру, через кондитерскую провел нас внутрь здания. И вновь мы дефилировали мимо странного полумёртвого зала, где в адском опиумном сне дремала разряженная московская публика. Сливки общества. Её богема! Тогда мне, двадцати двух летнему повесе вся эта дешёвая мишура виделась именно в таком свете. А бедный мой Митя, словно послушный пони со светлой чёлочкой, вышагивал рядом и таращился на весь этот декадентский бомонд. Проходя по коридору, я случайно заметил, как распахнулась дверь одного из кабинетов. Сквозь дверной проём я разглядел вальяжную фигуру полуголого обрюзгшего мужчины, рядом с которым сидели обнаженные заспанные девушки. Это были совсем юные создания – девочки-подростки – немного неразвитые и угловатые. Но в тот момент я не нашёл в этом ничего предосудительного. Я даже пытался подмигивать Кортневу и неуклюже шутить.
– Ничего, привыкай. Здесь так принято, – шептал я. – Просто люди умеют отдыхать.
Гурьев немного помолчал.
– Хотя я, наверное, солгу, если скажу, что меня не потряс вид обнаженных нимфеток. Потряс, еще как! Грешен, но эта картина довольно долго стояла у меня пред глазами, вызывая огромную бурю похоти. Когда же я попытался осмыслить увиденное, то у меня тут же испортилось настроение. Уже тогда я давал себе отчёт в том, что эта сцена несла в себе отпечаток огромного греха. Я помню, что на ум пришла даже фраза о «растлении малолетних». Но я довольно быстро отмахнулся от этого суждения, словно от назойливой мухи. Помимо вожделения мною овладело чувство некой гадливости. Наверное, это была та самая минута, когда я впервые так остро ощутил намёк на гибельность этого заведения. Это выглядело так, словно на огромном столе, заставленном роскошными яствами, откуда не возьмись появился первый запашок тухлятины.
Конец ознакомительного фрагмента.