Анатолий Собчак: тайны хождения во власть

Шутов Юрий Титович

Когда древние славяне гоняли свои кочевья по лесам да степям, то в Западной Европе уже существовали города, до создания которых нашим славным предкам нужно было еще лет 150 — 200 топать тяжелым эволюционным путем. Этот естественный исторический разрыв сохранялся вплоть до 1917 года, а затем произошел резкий скачок. Да, да! Хотят это признавать или нет, но, как подчеркивал Уинстон Черчилль, которого в дружбе с «папой Джо» заподозрить трудно, «Сталин принял страну с сохой, а передал с атомным оружием». Я думаю, эту реплику британского премьера каждый оценит правильно, ибо он имел ввиду вовсе не вооружение как таковое, но промышленный потенциал и мощь державы нашей. Плюс победу в опустошительной войне и восстановление разрушенного.

Эх!

Не видеть этого может лишь незрячий. Поэтому как было не радоваться местным сподвижникам лицезреть одного из непосредственных организаторов ослепления нашего народа — того, кто умудрился направить нашу страну вспять, в хвост развития общества на Земле.

Время шло в томительном, беспокойном ожидании, какое испытывают разве что рыбаки на оторванной от берегового припая льдине, с надеждой ища в небе вертолет спасателей.

— Летит! Летит! — заорал чей-то репортер взволнованным голосом, каким, вероятно, матросы Колумба кричали: «Земля! Земля!», и стал от сковывавшего его восторженно-нервного озноба, как собака, лязгать зубами.

Из раскрытой на летное поле двери зала был виден заходящий на посадку «Боинг» хищно-маскировочной боевой раскраски.

До чего же бывает человек в жизни не похож на свою фотографию! Думаю, не счесть простодушных солдат, полюбивших барышень по присланным в письмах «фоткам», которые после столкновения с оригиналом своих грез враз переставали верить в человечество.

Рейган с Нэнси — этакой бодренькой старушенцией елизаветинских времен — находился, по всей видимости, в той возрастной группе, когда уже не распознают и не понимают, кто есть кто, поэтому, симулируя возбужденно-радостную улыбку, здоровался со всеми подряд, его окружившими, среди которых тискалось много депутатов горсовета, но выделялся обширной бородой Петр Филиппов, возжелавший даже произнести на импортном языке какой-то, вероятно, наскоро заученный им спич и поздравить «дорогого» гостя с благополучным прибытием в страну снегов, медведей и пляски «казачок». Выражалось всеобщее умиление и желание благодарить за предпринимаемые Рейганом усилия, из-за которых наша шестая часть земной суши с живописными, дивно-дивными, безграничными просторами скоро, кроме душистых портянок, будет нуждаться буквально во всем.

По толпе шныряли встревоженные рентгеновские глаза начальника «девятки», находившегося от столпотворения чуть поодаль. Собственная охрана Рейгана, хорошо приметная по унифицированным белым плащам и черным, усеянным золотыми пуговицами штатским пиджакам морского фасона, теснила восторженных, цепко оберегая своего шефа с перламутровыми зубами.

Я также заметил, что к американскому консулу, стоявшему спокойно в стороне и с легкой ухмылкой наблюдавшему эту трогательную сцену встречи, подошел из свиты бывшего президента какой-то субъект в длинной, нараспашку, явно не по сезону шубе и стал раздраженно о чем-то спрашивать. Покрой этой шубы напоминал мне старинную, где-то виденную гравюру, на которой в схожем наряде волостные старшины преклоняли головы перед русским царем в день чудесного спасения его семьи на станции Борки.

Собчак, очень надеясь, что Рейгану он хорошо известен, в толкучку не полез, а удивленно, стоя с женой посреди зала, поджидал подхода высокого гостя, начиная страдать от явной невостребованности их четы вниманием экс-президента, который, по всей видимости, просто не признал в «патроне» Собчака, чем вконец расстроил нашу отечественную «Нэнси», нервно теребящую руками свой несменяемый газовый платочек цвета бедра захваченной врасплох нимфы.

Из этого возникшего почти стихийно человеческого водоворота стоило значительного труда выхватить прибывших старичков, несмотря на перелет, свеженьких, как с ледника, и переправить их к здесь же накрытому заранее для легкого перекуса столу. Во время трапезы разговор высоких сторон не клеился. Рейган, вероятно, не понимая, зачем нужно кушать тут, в аэропорту, сидел с прямой спиной, забыв

отклеить широкую улыбку с очень дряблого лица, а наш идеологический карманник с местной, но громкой славой на озабоченном челе, начавший уже свои головокружительные опыты по обиранию городского населения, несколько раз пытался доложиться всемирно известному голливудскому разбойнику об имеющихся у него успехах в разрушении всего, где ему удалось проходить, точно при наступлении французов на Москву по старой Смоленской дороге.

Нэнси посматривала как-то сквозь супругу «патрона», не одаривая нашу хозяйку пристальным вниманием, даже несмотря на демонстрируемые обновы. Причем какие! Все из «валютника»! И вдруг, на тебе! Непостижимо обидно. Было заметно: жене «патрона» от такого неслыханного пренебрежения захотелось тут же уехать, но упрямство в желании продемонстрировать, что именно она является первой леди города, пригвоздило ее к месту. Зато после скорого, но внешне нежного расставания, уже по дороге домой, она с брезгливостью человека, ожидающего от прикосновения другого как минимум заражения гриппом, дала себе волю в кратком и детальном обзоре всех «достоинств» экс-президентши, которая, смешав свою кислую одышку с молодым восторженным дыханием окружающих, минуя чету Собчаков, прямо из аэропорта вместе с мужем направилась осматривать интересующие их объекты.

Как обычно, в выставочном зале бывшего Манежа с определенной многими годами цикличностью вновь развернул свою громадную выставку Илья Глазунов.

Я люблю Глазунова: умен, седовлас, груб и галантен, хитер и остер, изворотлив и бесконечно талантлив.

Как бы проникновенно ни злопыхали разные спецы, однако, если художник сумел приковать к своему творчеству внимание людских масс, то отрицать его талант может лишь родившийся намного раньше срока, достаточно точно предсказанного акушерами, да так за всю жизнь и не сумевший компенсировать поспешность при своем появлении на свет.

О Глазунове я знал давно, еще с той поры, когда все шепотом пересказывали фрагменты диковинных скандалов этого ревнителя славянства с властью предержащей, заканчивающихся порой взаимной, стремительно-пылкой, как комета, скоротечной симпатией, позволявшей придворному фотографу фамильярно запечатлять маэстро с очередным главой нашего государства. Его молодость прошла в ужасных препирательствах с разнокалиберными выучениками всяких «Академий пространственных искусств» под единой крышей идеологического утильсырья.

Нравятся или не нравятся картины Глазунова — не столь важно. Это дело, как известно, вкуса. Главное: уже много лет миллионы людей тянутся к его работам — смотреть и оценивать.

В самом изобразительном искусстве: манере письма, композиции и прочее, как уже подчеркивалось, я мало что смыслю. Поэтому не мне писать о Глазунове, как художнике. На то есть профессионалы, иногда даже хранящие честь, а потому объективные. Для меня Илья Сергеевич не просто художник, но еще политик и мой старший товарищ.

Естественно, творчество Глазунова не бесспорно, как, впрочем, и любого другого, но еще раз подчеркиваю: талантливость очевидна. Его картины, скорее, работы не художника, но писателя кистью. Каждый, стоящий перед раскрытыми страницами им нарисованных книг, в состоянии только с присущими самому зрителю способностями и талантом сочинить собственную прозу. Уже не помню названий самих картин, но, глядя, скажем, на полотно, где изнутри изображена разбитая часовня с оторванной входной дверью и полуосыпавшейся росписью стены, на фоне которой под висящим на жутком крюке окровавленным куском мяса стоит чурбан для разделки туш с врубленным в него тяжелым топором мясника, нутром или спиной, как говаривал заместитель «патрона» И. Кучеренко (правда, речь у него шла о блондинках), чувствуешь желание художника показать этим, явно не натурным, примером разрушение многовекового уклада и древней теологической культуры, владевшей думами и помыслами, а также управлявшей поступками нашего народа.