Анатолий Собчак: тайны хождения во власть

Шутов Юрий Титович

«Патрон» понемногу уже начинал носиться с невероятной быстротой по заграничному свету, иногда коротая минутки в обществе довольно сносных, сопливого возраста барышень, порой переодетых матросиками либо тирольскими пастушками в белых панталончиках, напоминавших Собчаку красноармейские «кальсики». И если же раньше хотение выливалось на всех, кто подворачивался под руку, то наконец наступало время вожделенного выбора и употребления только экологически чистых женщин. Такое времяпрепровождение «патрон» находил более приятным, чем бесконечные препирательства с ленинградскими депутатами, чьи наскоки он, возвратясь, запросто отражал десятиминутными интервью Бэлле Курковой с рассказами о жгучей, леденящей душу обывателя необходимости быстрейшей выработки «свежей концепции отношений между всякими странами», где наш «турист» изловчился на этот раз побывать. Собственницу «Пятого колеса», млеющую от возможности принародно прильнуть к нему, хотя бы с микрофоном в подрагивающей по тщательно скрываемой причине руке, Собчак обычно нагло-снисходительным тоном принимался уверять, что, мол, этот очередной визит куда-то был, оказывается, нужен вовсе не ему, а уже начинающему бедствовать населению Ленинграда, жизнь которого, только благодаря теперешнему его вояжу, должна будет враз резко улучшиться. Куркова Бэлла, умиленно глядя на «патрона», с сильным чувственным выдохом, как правило, тут же соглашалась и от имени всех «без исключения» телезрителей твердым, с ударением на последнем слове, но заискивающим голосом благодарила да мужественно переносимые Собчаком

тяготы его «славной деятельности» и хлопоты, вызываемые частыми заграничными разъездами «на благо жителей нашего города». В общем, дуэт был спетый и смотрелся неплохо. Однако после таких выступлений я предельно вежливо, с учетом своего ничтожества и памятуя о неутолимой жажде Собчака чаще показываться по телевидению, пытался все же вразумить «патрона» не нести подобную околесицу людям, ибо не исключена вероятность когда-нибудь всеобщего изумления по поводу случайного открытия истинных мотивов его шатаний в чужие нам страны и абсолютной никчемности для горожан других, сугубо личных затей. Но он всегда небрежно отмахивался, давая мне понять, что незачем метать бисер перед публикой, которая удовлетворяется любым вздором. А после того, как мы проговорили на эту тему битый час, сидя в машине около дома, где жила его старшая дочь, поблизости станции метро «Академическая», я окончательно убедился в непреклонности собчаковского мнения о всеобщей глупости глубоко презираемого им нашего народа. Аргументируя свое презрение к людям, Собчак с брезгливостью кошки, поедающей с голодухи на грядке свежий огурец, удобно раскинувшись в глубине моего автомобиля, в клубах окутывающей его всенародной славы еще только учился выгодно растворять собственную гордость в оригинальной финансовой улыбке. Он пока еще набивал руку, неистово днями напролет встречаясь со всеми подряд: молодыми, неизвестно зачем попавшими в Ленинград немцами, американцами и прочими марокканцами; финансистами и евреями; чернокожими бизнесменами и лирическими поэтами вперемешку с бродячими футбольными репортерами и ветеранами кордебалета с подагрой; дипломатами всех мастей, включая официальных представителей еще неизвестных никому в мире, но уже «суверенных стран»; театральными антрепренерами и православными, католическими, буддистскими, англиканскими, а также другими священниками; сексфотографами и О. Басилашвили; настройщиками музыкальных инструментов и активистами клуба нудистов, по выражению лиц которых можно было смело определить, что они с огромным трудом уломали самих себя не являться на прием к Собчаку в чем мать родила, ибо наряд одной из них «патрона» сильно восхитил: он был просто еле заметен — вот и все, как можно о ее одежде сказать.

Собчак дал однозначное указание дежурному в приемной не допускать до себя лишь тех «ходоков», которые пробивались к нему с конкретными, нужными городу делами и мучительными житейскими проблемами, поэтому при составлении очередного плана-расписания дневного рабочего приема председателя Ленсовета встречи с такими людьми не программировались, так как контакты с ними, если они случались, безусловно требовали от главы города принятия определенных, а не расплывчатых решений, направленных на улучшение ситуации по обсужденной теме. Это, по всей видимости, не вписывалось в психологический ряд сочетания занимаемой Собчаком должности с возбужденным удовольствием и радостным удовлетворением от ее обладания, вот почему подобных встреч он просто избегал. Со всеми остальными прихожанами «патрон» пытался быть ласков, любезен, обаятелен, в меру фатоват, вкрадчив, страстен, велик и скользок, что безмерно восхищало разных дам, в которых он любил только самого себя. Размер его претензий по этой части любой из них было нетрудно оправдать, причем даже независимо от самой владелицы полыхавшего порой всей радужной гаммой чувственности женского взгляда, влажного как воздух после буйно-скоротечно-проливного теплого летнего дождя. Будь она роскошная или просто очаровательная; длинная или короткая; змеистая или полная — все они, по его мнению, обладали одним общим существенным недостатком: принадлежностью к тому же полу, что и собственная жена, оттого делающим их на нее похожими. Своей же «подруге», как я подозревал, «патрон» с трудом прощал ее злючую слезливость, да и вообще, в сравнении с другими, какую-то непотребность, находя утешение лишь в маловероятности встречи на жизненных просторах аналога ей, ибо есть такие экземпляры, воспроизвести повторно которые природа не всегда решается.

При распределении обязанностей между председателем Ленсовета и заместителями Собчак собственноручно оставил за собой кураторство всех учреждений из мира культуры в городе. Остальное, такое важное, как обеспечение продовольствием и все связанное с жизнедеятельностью самого города, он без всяких сомнений спихнул в руки замов. На заведенный мною разговор о неверности такого выбора «патрон» парировал, потирая с легким причмокиванием ладошки, что свою деятельность в кресле главы горсовета он видит исключительно ради и в обществе питомцев муз, но главное — среди великолепного стада разомлевших от его внимания и ласки служительниц Мельпомены, которые будут петь ему акафисты, а он им всячески покровительствовать, тем самым став исключением из правила, гласящего: «стареющие за любовь платят дороже». Об этом он мечтал много-много лет, сразу после первого знакомства с женщиной, коим возжелал посвятить всю жизнь, но потом, к собственной досаде, пришлось увлечься юриспруденцией. Тогда мне казалось, что это просто не очень удачная шутка. Правда, уже ощущались искорки его раздражения, если «патрон» вдруг обнаруживал в своем окружении субъекта, мыслящего лучше, чем слабо дрессированное домашнее животное, доказывая подобным, что он человек не только своего времени, но и своего часа, иллюстрируя это великолепной приспособляемостью с огромным банальным дарованием пиявки, безошибочно умеющей мгновенно присасываться к любому выгодному моменту, месту, обстоятельству и движению, притом совершенно не заботясь о последствиях собственной деятельности либо бездеятельности.

Нельзя не сказать об особом злоупотреблении им успехом собственных речей, какие взял за правило неизменно заканчивать незаметным восхвалением своего таланта, постоянно при этом уверяя слушателей, что другого желания не имел, кроме как жить среди академически образованных, но, на его взгляд, бесспорно уступавших ему умом университетских коллег, вдали от мирской суеты, заменяя ее приятными заботами о своих дочурках, на манер известных песенок Вертинского. «Однако, — далее продолжал он, — горячо любимое им население, оказав ему честь своим выбором, прямо-таки вынудило его, дабы не прослыть дезертиром, заняться спасением избирателей». От чего он хочет их спасать и когда начнет это дело, Собчак обычно не распространялся, походя возводя туманную напраслину на «раззяв-коммунистов».

Зато сама новая жизнь, за которую он агитировал, довольно быстро разбавила тихие семейные радости и уверенность в завтрашнем дне бесконечными общественными распрями и эпидемией нищеты среди почти всех отдавших «патрону» свои голоса. Самое радикальное, на что отважился тогда Собчак, были периодические богохульствования по поводу тела Ленина в Мавзолее, которое он предлагал подхоронить к могилам ульяновских родственников на одном из кладбищ Ленинграда. Думаю, нелишне отметить: на этот объект травли Собчак набрел не идеологизированной тропкой, а чисто случайно, как обычно, «кстати». Однажды просматривая подобранные ему газеты, он натолкнулся на сообщение о состоянии тела вождя. Какие-то ученые, с тогда еще свойственной гордостью за порученное им важное, государственное дело сохранения всенародного культа поклонения, рапортовали о своей постоянно проделываемой очень трудной работе, ее большой стоимости, убедительно свидетельствовавшей о неустанной заботе правительства, а также достигнутых ими в этом деле прекрасных результатов. По мнению рапортующих,

выходило: благодаря их труду, вкупе с новациями и открытиями науки в этой области, состояние тела Ленина вместо продолжения естественного разложения, наоборот, «заметно улучшается» (?!). Читая такое, вместе с представленной тут же для убедительности хронологией характеристик состояния тела, неискушенному человеку можно было по бравому тону газеты сгоряча предположить, что, если так хорошо пойдет и дальше, то не исключается вероятность в конечном счете оживления самого вождя. Я отчеркнул «патрону» эту заметку, как самый шутливо-невинный образчик блудливого околонаучного оптимизма, коим просто так дурачат людей, прикрываясь для солидности своими учеными званиями, что частенько проделывал и Собчак. Было похоже: этой газетной публикацией преследуются какие-то неясные, возможно, узкопрофильные цели, во имя достижения которых в качестве рекламы используют объект действительно всенародного поклонения. Одним словом, даже отдавая должное труду самих ученых, общий фон со статьями выглядел не то что нелепо, но не совсем этично. Помню, Собчак, бегло просмотрев этот материал, внезапно уперся взглядом в цифру расходов, показывающую, во что обходится сохранение тела Ленина, после чего и стал повсюду выступать застрельщиком похода за необходимость сбережения народных денег, приводя прочитанное как пример неслыханной, с его точки зрения, ничем не оправданной правительственной расточительности. А сама идея с перезахоронением возникла у Собчака просто попутно, когда один «культтрутень» из числа вившихся вокруг него вымогателей покровительства, лелея мечту привлечь подольше внимание «патрона» к образованности своей обсыпанной перхотью интеллекта персоны, подсунул ему байку о предсмертном желании Ленина быть погребенным в кругу родственников. Этот тип с глуповатой улыбочкой, свойственной слабоумным либо уже начинающим впадать в идиотизм знатокам закулисной жизни по-настоящему великих людей, поведал «патрону» о виденном им, по случаю, каком-то письме то ли завещания вождя, разумеется, очень сильно «засекреченном коммунистами». Сей рассказ низколобого посыльного мира культуры, разукрашенного тройкой пучков волос, прилепленных к репообразному черепу, и носом, плавно ниспадавшим на небритый подбородок сладострастной формы, рассеченный похотливым вакхическим ртом, очень понравился нашему идеологическому спекулянту, и тот, как и положено такому «серьезному» ученому-юристу, мигом слямзив эту версию из распределителя слухов у распираемого похвальбой добытых знаний исторического осведомителя, выдал ее за плод своих многолетних, чуть ли не архивных, изысканий. Затем, без сверки с первоисточником, с превеликим удовлетворением довесил этим пассажем свою замечательную инициативку по сбережению государственных средств, выдаваемую чуть позже с разнокалиберных трибун, в зависимости от потреб внимающих, за некий план, первым и единственным пунктом которого было прекращение финансирования работ по сохранению тела Ленина в свете исполнения его же «собственного завещания», вместе с закрытием Мавзолея, а заодно и ликвидацией всемирно известного идеологического культового центра на Красной площади Москвы.

Для полноты описания этого маленького, но очень характерного личности Собчака этюда остается вспомнить: когда речь зашла об исполнении заявки Запада переименовать Ленинград, то «патрон», устремленный навстречу доходу, вмиг и без оглядки презрев результат столь любимого «демократизаторами» всенародного референдума, наглядно показавшего нежелание подавляющего большинства жителей нашего города изменять название места своего рождения и жизни, даже не вспомнил свой «план экономии народных денег» и скромно умолчал о многомиллионной стоимости такой, мягко говоря, исторически-масштабной глупости, чем один нанес непоправимый урон Отечеству. Истинное название операции превращения Ленинграда в Санкт-Петербург в финале собчаковского «блицтура» нужно будет определить обычному уголовному судье, а вовсе не суду истории, на который уповает Собчак в будущем, так же, как рассчитывает на «благодарность» разоренных им жителей, которая, по его мнению, не должна «знать границ». Ну что ж! Дай Бог, чтобы она действительно не знала границ!

Что до Собчака, прославившегося своей прямо-таки патологической склонностью к политперебежкам, то пусть описанное станет еще одним штришком к его уникальной способности корысти ради моментально, как хамелеон, менять цвет и отважно забывать, а точнее, безбоязненно выбрасывать из памяти, порой даже отрицать им же самим поставленные и обнародованные цели. При этом не считаться абсолютно ни с кем и ни с чем, а посему запросто и впопыхах, даже не заботясь о качестве, перекрашивать все социальные декорации без разбору.

Не стирается временем из памяти застрявшая своей звонкой емкостью для любого желаемого наполнения дивная фраза, походя оброненная С.Говорухиным: «Россия, которую мы потеряли». Услышав ее всуе, я тогда даже не подумал уточнить, какой смысл вложил в нее именитый кинопублицист, твердо, по-мужски провозгласивший когда-то с экрана о невозможности «изменять месту встречи». В ту пору общность наших интересов мне казалась вне подозрений, а совпадение оценок и мнений было очевидным. Однако, спустя всего год, прочитав его одноименную с подаренной фразой книжку, не без удивления обнаружил почти полное расхождение во взглядах и позициях, причем с человеком, чей интеллектуальный уровень, бесспорно, очень высок, а дух патриотизма неискушаем. Каким идеологическим дурманом и измором можно было сбить с толку даже таких высокочтимых, талантливых, эрудированных искателей истины? Что заставило и как могло угораздить этот истинно-творческий цвет нашего народа принять болотные огни за маяки фарватера в светлое будущее? Тут сам собой возникал прожигающий сознание необходимостью поиска обязательного ответа вопрос: «Россия! Как и с чьей помощью мы тебя потеряли?!».

Сколько ни бейся — однозначного ответа не найти, ибо его не существует вовсе, так как на пути осмысливания и понимания свершившегося вступает в силу множество охранительных условий — рубежей безопасности страны, не преодолев которые нельзя было довести народ до сегодняшней, последней степени унижения, а тем более обесчестить и поставить Великую Державу на колени перед всем презирающим попрошайку злорадствующим миром.

Будучи непосредственным участником событий, я отчетливо помню: начиналось все с незаметно малого. Сперва кто-то тихонько выпустил в народ затертую в разных курилках, с чуждыми идеологическими клише и стереотипами, закаленную кухонными трепами и инструктируемую радиоголосами «пятую колонну», состоящую из обношенных невостребованностью нашего образа жизни, как правило, бородатых подстрекателей с душком неухоженного зоопарка. Затем осторожно навязали массам несмолкающие политические распри и перепалки, в горячке которых уже никто не обратил внимание, как какой-то «демократизатор» с очередной захваченной ими трибуны гордо констатировал, что «наконец-то к государственной кормушке подобрались честные люди!». Понятно, оговорился по запарке сирый малехо, но получилось все именно так, а не иначе. Дальнейшее представляется вообще каким-то невероятным:

— Каким образом в сердце нашего, гордившегося своим созидательным трудом народа, где издревле, еще с допетровских времен был всегда высоко чтим лишь талант трудяги, строителя храмов, умельца, подковавшего блоху, но вовсе не жирующего маркитанта, вечно презираемого и битого вместе с мышкующим купчишкой, смогла привиться собчачья психология официанта из возлерыночной шашлычной с унавоженным полом, заплеванным и засаленным вывалившимся изо ртов случайных гуляк харчем?

— Как получилось, что эти официанты вместе с мелкими лоточниками, а также фарцократией всех мастей, средь сутолоки оценщиков привокзальных «комиссионок», вперемежку с заведующими экономическими лабораториями трепанных отсутствием академизма вузов и разным другим сбродом подобного бросового человеческого материала под предводительством собчаков и прочих поповых с характерной им повальной тягой к стяжательству и воровству превратились в рафинированную, «созидательную социальную опору» для «возрождения» якобы порушенной советской властью страны? Безумие!