Анатолий Собчак: тайны хождения во власть
Шрифт:
Прощаясь, он мне намекнул, что хранение этой кассеты может сделать мое бытие опаснейшим промыслом и в соответствии с устойчивой российской традицией я смогу выпасть из окна высотного дома в любую минуту. Дальнейшие события показали: он как в воду глядел.
4 октября 1991 года, когда я уже заканчивал первую книгу о Собчаке («Собчачье сердце»), в мою квартиру на Сиреневом бульваре, где мы еще совсем недавно с «патроном» соседствовали, проникли поздним вечером какие-то люди, не повредив ни дверей, ни запоров. В тот вечер меня угораздило внезапно и необычно рано явиться домой. Ничего не подозревая и ни о чем не заботясь, я, войдя в квартиру, натолкнулся на следы тщательного обыска и двоих незваных гостей, перевернувших все вверх дном. Они тут же принялись меня бесшумно и деловито убивать ножами и молотками из моей же кладовки. Когда отбушевала потасовка, я с проломленным
После того как я стал самостоятельно ходить, меня внезапно арестовали по «подозрению» во многих не только еще не раскрытых, но даже пока вообще не совершенных преступлениях.
Среди схвативших меня сотрудников уже действующего собчако-крамаревского ОРБ (оперативно-розыскное бюро) ГУВД я с изумлением, безошибочно опознал убийц, забравшихся в квартиру и раскроивших мне череп. Остолбенение от неожиданного свидания я, видимо, скрыть не смог, поэтому, поняв, что их обнаружили, они, ничуть не таясь, злорадно хохотнули прямо мне в лицо и высказали сожаление наряду с сочувствием по поводу недобития меня при первой нашей встрече. Понимая всю трагичность своего положения, я, тем не менее, потребовал бумагу и тут же написал несколько заявлений на имя городского прокурора Еременко, начальника ГУВД Крамарева и его заместителя Горбачевского, так как все знали, что Крамарев возглавляет ГУВД, а Горбачевский руководит им. На эти мои послания в ГУВД, естественно, никак не прореагировали, дав мне понять то, что и так стало совершенно ясно: я попал в плен к бандитам с милицейскими удостоверениями в карманах, а вовсе не арестован за какие-то правонарушения, которые, надо полагать, только сейчас станут подбирать для сокрытия собственного преступления.
Что же касается городского прокурора, то он откликнулся на мое заявление и расторопно подослал в камеру своего помощника, некоего Осипкина, по первому впечатлению смахивающего на дореволюционного отпрыска многодетной одесской семьи, которого неисчислимые родственники из зоны оседлости благоразумно и вскладчину трудоустроили лакеем к начинающему спиваться русскому дворянину средних лет. Как показало дальнейшее, качествами прислужника природа наделила Осипкина сполна. Эта, по сути халявно-ничтожная, премерзкая пьянь был абсолютно беспринципен, по-бабьи захватывающе фигурист, отважно хулиганист, отменно гадлив, презрительно заносчив с бесправными, беспредельно угодлив с барином и нечист не только помыслами, но и на руку.
В свой первый приход Осипкин, сияя гаденькой улыбочкой и потирая пухлые ладошки, с порога камеры сразу сообщил мне, мучимому сильной болью еще не зажившей раны, что никакими расследованиями по факту опознания мною убийц заниматься никто не станет, хотя моя правота очевидна и, к тому же, память на лица не подвела. Далее он, не скрывая сути, доходчиво разъяснил, что незачем мне было собирать досье и писать грязную книжку о горячо любимом народом Собчаке. И если бы я это сообразил раньше, то отпала бы необходимость пробивать мне голову и упрятывать в тюрьму. А теперь, увы, «поздно пить боржоми». Потребуется долго и смиренно сидеть в одиночке, «хавать» тюремную пайку, разлагаясь душой и телом, да ждать, когда мне специально отобранные и обученные люди сфабрикуют мало-мальски приличное обвинение. В случае, если я опять не возьму в толк, чего от меня хотят, и буду пытаться через друзей на воле издать свою книженцию, то первый заместитель городского прокурора Большаков уполномочил его, Осипкина, посоветовать мне поостеречься. Иначе добьют в тюрьме (это просто в исполнении) не только меня, но и прикончат мою старуху-мать. Большаков с Осипкиным хотя бы ее мне рекомендуют пожалеть, если себя, дубину
Несмотря на незатихающую боль разбудораженной раны, я попытался собраться с мыслями. Стало очевидно: мое положение — полная дрянь и, кроме Бога, уповать не на кого. Правда, не вызывало сомнений: всей этой компании ушкуйников — Большакову с Осипкиным и Крамареву с Горбачевским, а также любым другим исполнителям, отработавшим социальный заказ власть имущих по устранению неугодного, — как правило, уготована судьба обычных разовых презервативов. Но и это не утешало. Хотя немудрено было предположить: подобных пакостников, дабы они не смогли потом скомпрометировать нанимателей, в лучшем случае, спустя некоторое время зараз поувольняют, объявив заинтересованной публике, что они скопом оказались вдруг мерзавцами и негодяями. А почему вдруг?..
Однако я забегаю вперед. Подробно об этих и других «героях» читатель узнает из третьей книги, которая называется «Ворье».
Глава 8
...Нет праведного ни одного...
...Все мы сделались — как
нечистый, и вся праведность
наша — как запачканная одежда.
...Мы с помощью немцев освободим
себя от большевизма, а Ленинграду
и его улицам впоследствии возвратим
их исконные названия...
Иммунитет, позволявший Собчаку без видимого раздражения воспринимать депутатскую массу, избравшую его своим вожаком, не вырабатывался.
«Патрона» постоянно и неудержимо воротило и тянуло от них прочь, как пожизненную воспитанницу института благородных девиц от созерцания даже не переполненной, но свежей выгребной навозной ямы.
Поэтому одним из жарких летних дней, в самый разгар сессии нового городского Совета, прикупив по случаю шикарные штаны в еле заметный зимний рубчик и осенние штиблеты на микропорке, он без особой рекламы смылся в Таллинн посетить очередной притон «борцов за демократию», а посему, как они уверяли — «прогресс».
Там в эстонской столице, судя по газетам, предполагался сбор наиболее достойных «господ» типа Сависаара, Ландсбергиса с Прунскене и других отборных червей, подтачивающих корни нашего государства. Собчак, вероятно, уверовав, что его брючная обнова с туфлями будет неплохо смотреться на фоне отпетой компании эстоно-латышско-литовских солистов политического стриптиза, решил эту встречу не упускать и, приняв телефонное приглашение «коллег-демократов», сразу отбыл дневным самолетом туда без какой-либо информационной подготовки, как обычно, рассчитывая на свое коронное «кстати» и последующий экспромт.
После его отъезда я, бегло просмотрев повестку оставшейся части сессионного дня и не заметив ничего примечательного, занялся переполнявшей столешницу почтой, затем отправился перекусить на скорую руку.
Ленсоветовская столовая кишела депутатами. Манерное чавканье дорвавшихся до сравнительно дешевого и качественного харча поглотители разбавляли обязательными долговременными застольными трепами. Такое времяпрепровождение «нардепы» не только предпочитали, но и считали исполнением своей основной обязанности перед избирателями. Не желая в этой толчее быть заляпанным капустой из чужих щей, я зашел в маленькое кооперативное кафе близ Мариинского дворца на углу проспекта Декабристов.
Даже в ту пору несуразно высокие цены делали подобные заведения ограниченно доступными. Окинув скромное помещение кафешки беглым взглядом, я средь большинства свободных столиков выбрал угловой, по соседству с небольшим закутком для особо «дорогих» клиентов. Из кухни в зал проникал запах, совершенно не свойственный местам, где обрабатываются продукты.
Заказав с ходу афишный ассортимент, я обратил внимание на обрывки доносившегося из-за перегородки гундоса беседы. За раскрытой шторкой закутка вокруг стола, уставленного бутылками и кооперативными деликатесами, сгрудилась мгновенно узнанная мною троица очаровательных ленсоветовских «пудельманов» или, если точнее, «пуделистов».