Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания
Шрифт:
Услышав эти слова, поистине страшные для него, проконсул застыл в изумлении и пришёл в исступление, не зная, что ответить и что сделать. Снова взглянул на него Андрей и сказал:
— Вот стоишь ты перед нами, Эгеат, и видим мы все, что ты нам враг, но недвижим и безгласен и не в силах сделать ничего. Я же и собратья мои — мы уходим от тебя, оставляя тебя с самим собой наедине — таким, каков ты есть, хотя ещё многого ты не знаешь о себе.
Тогда Эгеат, набравшись решительности, дерзнул подойти ко кресту, чтобы снять с него Андрея, — но тут уже весь город возмутился и оттащил его прочь, Андрей же завопил гласом великим:
— Андрея, привязанного к древу Твоему, о Владыка, не дай отвязать! Пребывающего в таинстве Твоём,
Сказав так и прославив Господа, предал Ему свой могучий дух святой и всехвальный блаженный апостол Андрей, сын Ионин, брат Петров, первый из людей призванный к святому Христову служению.
И вот, видя это, заплакали мы, стоявшие у его ног, и восскорбели великою скорбью, расставаясь с нашим учителем и наставником. Не видя ничего вокруг, слепая от слёз и нечувственная от воплей, подошла ко кресту Максимилла и, поддерживаемая Стратоклом, отвязала честные останки блаженного апостола и с наступлением вечера, воздав им должные почести, погребла.
Навсегда ушла она от мужа своего Эгеата, яростного зверя и беззаконного нечестивца, и больше не возвращалась к нему, сколько ни уговаривал он её, сколько ни обольщал своими богатствами, — нет, избрала она жизнь достойную и уединенную, окончательно утвердилась в любви ко Христу и пребывала в блаженстве вместе с братьями. Эгеат же одной мрачной и зловещей ночью, когда громыхала гроза и сверкали чудовищные молнии, в полном отчаянии забрался на самую высокую башню своего претория и, бросившись оттуда на каменные плиты агоры, погиб горькой смертью.
Удручённый Стратокл, родной его брат, не посмел прикоснуться к оставленному ему состоянию, хотя и оказался единственным его наследником.
— Твоё, злосчастный брат мой Эгеат, — сказал он, — пусть отправляется с тобой — в вечную тьму и муку. Мне же другом будет один Иисус, и я буду Ему другом. Велико же множество внешних и внутренних зол — отвратительны мне они! Предпочту я им то, что принадлежит только мне, и отвергаю я всё иное — пусть оно сгорит в вечном огне.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
«Констанций воздвиг в Константинополе церковь, великую и по размеру, и по имени. И апостола Андрея перенёс из Ахеи в построенный им храм, носящий имя всех апостолов. Близ него и отцовский гроб воздвиг, а также перенёс в этот же храм и евангелиста Луку из той же Ахеи, равно как перенёс и апостола Тимофея из Эфеса в Ионии в тот же славный и честной храм».
Епифаний ещё раз перечитал лишённый заглавия листочек и, отложив его в сторону, вышел из кельи, чтобы глотнуть свежего воздуха. Занесённая утренним снегом петлистая тропинка была девственно бела: ни звериного, ни человечьего следа. А Епифаний так ждал сегодня Иакова…
Тот ушёл уже больше трёх недель назад, сразу после праздника Святых Светов. В Городе Иаков добывал для других братьев нужные им вещи, а для Епифания — тексты из разных библиотек. Сперва дело шло худо: мало кто из настоятелей и даже частных лиц соглашался допустить к своим книгам беглого иконопочитателя. С большим трудом Иакову удавалось списать то здесь, то там по несколько страничек или даже строк.
Но потом Епифанию, вспомнившему вдруг, как Иисус притворялся кормчим, пришла в голову мудрая мысль устроить благой обман. Иаков прикинулся учёным сицилийцем — благо он и правда был родом из Панорма, — который собирает из древних книг всякие старинные слова, дабы создать словарь с их истолкованием. Каждому,
Епифаний в последний раз вдохнул грудью морозный воздух и вернулся за свой аналой. Погрев озябшие руки над жаровней, он взялся за другие листки — бесценный дар, принесённый Иаковом незадолго до Рождества.
«Мученичество и страдания святого и славного великомученика Артемия, умученного Юлианом Отступником», — гласило надписание на первом из листков. Епифаний уже собрался было приступить к чтению мученичества, но решил сначала сравнить это заглавие с другими, разбросанными по иным листкам. Мысль эта оказалась ненапрасной, ибо вторая тетрадь, переписанная Иаковом, была озаглавлена иначе: «Исторический рассказ, собранный из различных историографов, о жизни, славе и разуме святого великомученика Артемия и о его многострадальном исповедании».
Такое заглавие было уже много любопытнее и содержательнее, а главное — давало Епифанию надежду отыскать, кому же из церковных писателей принадлежат эти самые строки, над которыми он ломал голову с утра. Быть может, об этом будет сказано во второй тетради? Епифаний погрузился в чтение:
«О священный собор и Богом собранное собрание! Собираясь рассказать о подвигах и страданиях великого и славного мученика Артемия, а также и о его благородном происхождении как свыше, так и от предков, я призываю самого этого мученика и осенявшую его благодать Духа стать помощником и спутником мне в моём рассказе. И вас самих я также прошу ободрить меня, нуждающегося в ваших молитвах, чтобы удобопроходимым и беспреткновенным стало для меня настоящее предприятие и чтобы преуспел я в намеченном рассказе о его мученичестве и исповедании…»
Епифаний перевернул лист и собрался было читать на обороте, как вдруг взгляд его упал на страницу справа: на ней снова стоял заголовок. Быстро догадавшись, что внутрь второй тетради попала третья из снятых Иаковом копий мученичества, он прочёл и её надписание: «Воспоминания, то есть изложение мученичества святого и славного великомученика и чудотворца Артемия, собранное из «Церковной истории» Филосторгия и из некоторых других монахом Иоанном Родосцем».
Кто такой Иоанн с Родоса, Епифанию было неведомо, а вот о Филосторгии он, конечно же, знал. Автор «Церковной истории», тот слыл приверженцем арианской ереси, искажавшим факты в угоду своему нечестию, так что писания его отовсюду исчезли. Поговаривали, правда, что целый том Филосторгия хранится в Патриаршей библиотеке, но что уж мечтать о несбыточном…
Епифаний стал судорожно искать в последней тетради имя Филосторгия и на удивление быстро нашёл его: «А Филосторгий, хоть и является пламенным приверженцем ереси Евномия, однако же паче всех обожествил мученика, составив пространное и точное описание его деяний, упомянув о присущем мученику с давних времён благородстве до того, как коснуться его исповеднических подвигов».
Чуть ниже нашлись наконец и мучившие его строки: «Великий Артемий был с Констанцием рядом во всякое время и во всяком деле, как лучший друг, блиставший доблестью и образованием, и горячий поборник веры Христовой. Но письменного упоминания о его родине и роде нам никто не оставил, кроме того, что триблаженный был из знатных и видных граждан. Также написано о нём, что перенести всесвятые мощи Христовых апостолов Андрея, Луки и Тимофея было ему приказано Констанцием, о чём поведает последующий рассказ».