Андрей Рублев
Шрифт:
— Не скажешь, как к Вознесенскому собору пройти? — спрашивает Андрей у молодухи, которая возится у колодца с обледенелой бадьей.
— Можно так, — показывает та в сторону, куда ушли двое мужиков с доской, — а можно и туда.
И чернецы снова углубляются в лабиринт заснеженных переулков, с обеих сторон стиснутых черными заборами.
— А он по-русски говорит? — спрашивает вдруг Кирилл.
Ему никто не отвечает.
— Феофан говорит по-русски?
— Говорит, наверное, — отвечает Даниил, — он уже лет двадцать на
Андрей и Кирилл быстро идут по переулку, и Даниил с трудом поспевает за ними.
— А какой он… Грек? — спрашивает Андрей.
— Да разное говорят, — пытаясь догнать товарищей, говорит Даниил, — пока сам не увидишь, разве можно сказать? Нет, братцы, вы уж не бегите так, не могу я так быстро…
— Говорят, он маленький, нос — во-о! Горбатый и злой — ужас, — говорит Кирилл.
— Холодно… — замечает Андрей и хлопает себя ладонью по лицу. — Губы как деревянные…
Чернецы пересекают перекресток и скрываются за поворотом. Из соседнего переулка появляются мужики с доской, которую теперь тащит детина. Маленький идет рядом.
— Тяжело? — спрашивает маленький.
— Не приставай лучше.
— Неужели не тяжело?
Детину заносит на скользком повороте, и он прислоняется к забору.
— Последний раз с тобой работаю, — сквозь зубы произносит он.
— Эй, друг, подвези доску! Сродственник надорвался! — кричит маленький мужичок вслед пронесшимся мимо розвальням.
— Иди ты знаешь куда? — огрызается детина, с трудом оттолкнувшись от спасительного забора.
На перекресток выходят трое чернецов.
— Не пойму, как это он при народе может? — удивляется Андрей.
— А чего ему бояться? — смеется Даниил. — Он не вор. Что ему!
У всех лихорадочно приподнятое настроение.
— Так-то так, а при народе я бы ничего не смог написать, — говорит Кирилл.
— Ну, конечно, — соглашается Даниил, — мы тоже не воры…
— А вдруг нас не пустят? — улыбается Андрей.
— Это почему же? — удивляется Даниил. — Говорят, народ пускают, он пишет, а народ смотрит. Быстро будто пишет. Прямо набело. В Новгороде старушка одна пришла утром, ему только доску принесли. А к вечеру он икону уж кончил. Все уж разошлись, она одна осталась. Стояла, стояла, смотрела, смотрела и померла.
— Отчего? — изумляется Кирилл.
— От страха — отчего…
— От какого страха?
— Ну, страшно ей стало, и померла.
— Да ладно тебе! — озадачен Андрей.
— А вот собор, — останавливается посреди переулка Кирилл. — Видите, вон он!
Около входа в собор кипит взволнованная толпа. Здесь и дружинники, и богатые горожане, и челядь с боярских дворов. У дверей двое мужиков стараются протиснуть злосчастную доску в узкий проем церковного входа. Доска не проходит. Взмокшие мужики шаркают по паперти ногами, стукают звонким деревом о шершавый камень собора. Толпа шумит.
— Чего не пускают-то?!
Служка, который суетится вокруг мужиков с доской, испуганно кричит в сторону толпы:
— Да вы что?!.. Феофан только вчера из Новгорода вернулся, а ты — «не пускают»! Сегодня никого пускать не велено!
— Только приехал, и сразу не пускают! — огрызается кто-то из толпы.
— Да что мы доску-то его насквозь проглядим, что ли?! — злится длинный худой старик. — Загордился ваш Грек, вот что! — кричит он и презрительно отворачивается, но не уходит: надеется, что пустят.
Наконец мужикам удается протолкнуть доску в дверной проем, и они скрываются в соборе. Служка семенит за ними. Гремит тяжелый церковный засов.
— Вот тебе и посмотрели, — бормочет Андрей и, стараясь согреться, подпрыгивает на одном месте.
— Я говорил, не пустят, — усмехается Кирилл.
— Постоим немного, — бодрится Даниил, — может, еще и пустят.
— Да! — безнадежно машет рукой Андрей. — Пошли, чего там…
В это время дверь с лязгом отворяется, и на паперть, пряча за пазуху заработок, выходят довольные мужики. Вслед за ними появляется служка, болезненно морщась, смотрит на толпу и сиплым голосом заявляет:
— Зря стоите, неужели непонятно?! Никого не велено пускать! Не велено, понимаете?
— А ну-ка, погодите! — бормочет Даниил и начинает протискиваться сквозь толпу в сторону соборного входа. Андрей и Кирилл, стараясь скрыть надежду, следят за его маневрами.
— Слушай-ка, мил человек! — обращается Даниил к служке и тормошит его за рукав. — Из Андроникова монастыря мы пришли на красоту вашу посмотреть. И со мною молодых двое. Иконописцы тоже. Ученики. Может, пустишь? А?
— Так не велено же… Я ведь не хозяин! Не велено!
— Как же не хозяин, когда хозяин! С утра шли, озябли, только б на Феофана взглянуть, на работу его. А? — Даниил осторожно кладет в ладонь служки монету. — Не баловство ведь это, для дела надо. А со мною молодые: Андрей да Кирилл.
Для приличия поколебавшись, служка берется за дверное кольцо:
— Пойду спрошу… Может, и выйдет что, не знаю…
Юркий монашек, который все время мельтешит около входа, бросается к Даниилу:
— Возьмите меня с собой… А? Если пустят. Возьмете?
Через несколько минут служка высовывается из-за дверей и строго смотрит на Даниила.
— Кто здесь из Андроникова? Проходите!
Даниил машет рукой. Андрей и Кирилл продираются сквозь возмущенную толпу.
— Это свои, свои! — деловито глядя на приближающихся чернецов, объясняет служка. — Мастера… Больше никого!
Пронырливый монашек с собачьей преданностью заглядывает в глаза служке.
— Я с ними, я с ними! — приговаривает он и проскальзывает в дверь первым.
Пройдя темный притвор, они входят в храм и останавливаются на пороге. В соборе ни души.