Андрей Тарковский. Жизнь на кресте
Шрифт:
— Какие тебе сны снятся? — вдруг спросил он, не обернувшись и не поздоровавшись.
— Разные. Я часто летаю во сне.
— И я! — он повернулся к ней, и на хмуром лице вспыхнула заинтересованность.
— А когда ты летаешь, ты землю видишь или как?
— И землю, и много-много неба. А все вокруг страшно красиво! Душе радостно!..
Режиссер удовлетворенно хмыкнул и что-то начертил на лежавшем на столе листке.
Заседание худсовета поставило на обсуждение идею новой съемочной группы. В элегантном светло-сером костюме в мелкую клеточку, с аккуратно завязанным галстуком и подстриженными ежиком волосами Андрей выглядел вполне
— Андрей Арсеньевич, пожалуйста, обоснуйте свое художественное решение, — предложил председатель худсовета.
Откашлявшись, молодой режиссер вздохнул и рубанул с плеча:
— Отснятый Абаловым материал никуда не годится. Мы все будем делать заново.
Знавшие Тарковского замечали, что ораторским даром он явно не наделен, так же как и дипломатичностью, выдержанностью. Говорил трудно, сложно, малоинтересно, часто не заметив, что кому-то «наступил на ногу». Явно не оратор и не дипломат. Языком Тарковского было кино.
— Я абсолютно убежден, что антивоенная тема будет потрясать, если мы сделаем финал на оборванном сне. Мы хотим начать с такого эпизода: бежит мальчик и догоняет свое детство… так или иначе, но мы видим необходимость снов и идею финала — фотографию замученного и убитого мальчика. Потом обрыв и… это продолжается первый сон, который был в начале картины… идея такая, что это не должно повториться… то есть — проблема расстрелянного детства… — завершив не слишком понятную речь, он сел, чтобы выслушать обсуждение.
Вышли с Андроном. Юркнули за угол. Сели на доски, оставшиеся от ремонта крыла здания, и закурили.
— Дай пять! — Андрон протянул ладонь, Андрей шлепнул по ней изо всей силы. — Наша взяла! «Сенат» поддержал основную мысль фильма. Знаешь, уж если до них дошло — это будет «пуля»!
— Александров, подводя итоги, прямо заявил, «что в данных обстоятельствах и с данными людьми из этого может получиться очень интересная картина»! Выходит, он все же что-то соображает в профессии.
— Пример тому, что не всегда плохо то, что не приемлешь ты лично.
— Я — АВТОР! Мерило всех вещей. Мое режиссерское Я — эпицентр собственного мира. И всегда будет только так! — с упором, без тени юмора, произнес Андрей.
— Погоди, погоди ерепениться, — поморщился Андрон. — Я не провоцирую тебя на дискуссию. Сейчас я думаю только о нашем фильме. Учти, автор, ты должен сделать быстрее и дешевле обычного — покрыть как бы долг и оправдать доверие.
— Главное — мы должны сделать лучше! — Андрей горел нетерпением приступить к выбору натуры.
— Вот вы где! — выскочила из-за угла взволнованная Ирма. — А я вас везде ищу. Все уже знаю! Бегом в магазин, забираем ребят и к нам — я винегрет по рецепту свекрови настрогала — целое ведро — отмечать будем. Мельком глянула на скромно подсевшую Валю Малявину. Поймала взгляд Андрея и Андрона, брошенный на нее. Женским чутьем отметила: что-то будет!
— А ты, Ирма, у меня Мать сыграешь! Эпизод, но высшей категории сложности. Слушай, ты много народу к нам не зови. Рано еще радоваться… Рано…
Юсов, почти ровесник Андрея, уже снявший с ним «Каток и скрипку», заметил, что Андрей обладал качествами, весьма неблагополучными для работы в кинематографе. Общение с большим количеством людей ему вообще было противопоказано. Он отчаянно тянулся к дружбе, но трудно сходился с людьми. Был доверчив чрезвычайно и при этом незащищен, даже
Андрей и на съемках остался весьма внимательным к своей внешности. Одежда имела для него большое значение, а возможности были более чем скромны. Приходилось сводить заботу о туалете к тщательному подбору рубашек и ботинок. Он любил экспериментировать, к примеру, надеть на голову повязку, чтобы обуздать непокорные волосы. Тем самым предугадал столь популярную в полевых условиях грядущих войн «бандану». Вадим Юсов наметанным глазом оператора заметил, что, как бы Тарковский ни был одет на съемках, ощущение ухоженности и внимательного отношения к внешнему виду было даже в том, как ладно сидел на его миниатюрной подвижной фигуре рваный ватник.
Снимать решили на берегу Днепра, в том месте, где происходило действие рассказа. Единственный объект — белоствольную березовую рощу присмотрели под Москвой. Павильонные съемки отвергли. В фильме должна быть только натуральная фактура. Медпункт из березовых стволов выстроили сами, разрушенная церковь и брошенные деревеньки нашлись в окрестностях. Оставалось раздобыть лишь предметы армейского быта для сцен в блиндаже.
Во время объезда территории Юсов заметил черный гнилой лес. Оказалось, колхозные новаторы затопили окрестности, задумав сделать озеро, а вода ушла в лес. И стояло годами непролазное болото, полное черной грязи да комаров. Тянуло от него мертвечиной и гнилью.
— Отлично! Именно то, что нужно! — Тарковский прошел по краю трясины, заглядывая в мертвую глушь. — Здесь все глубоко, страшно и правдиво. Здесь нет места приключенческой романтике.
— Натура выразительная. Чем страшнее вокруг, тем больше героизма требуется от пацана, — одобрил Юсов, возвращаясь к оставленному на дороге автобусу.
— Он не герой! — Андрей поправил пижонистую клетчатую кепку. Даже в спецовке и сапогах он ухитрялся выглядеть элегантно. — Мальчик не должен быть доблестью и славой! Он — горе полка. Искореженный кошмаром войны мститель, которому уже не страшны ни смерть, ни муки. — Андрей ударом сапога выбил из-под колеса автобуса валун. — Подумай только: Иван — мой ровесник! Мне было столько же лет, когда началась война… Я проживу ЕГО жизнь. Проживу то, что могло бы случиться со мной… Поехали!
Рассказ Богомолова, написанный от лица молодого лейтенанта, состоит из нескольких случайных встреч с Иваном — 12-летним разведчиком, потерявшим всех близких.
Фильм Тарковского снят от лица Ваньки, зачастую отождествляемого с самим Тарковским. Именно так прошел бы этот путь Андрюша, довелись ему попасть в аналогичную ситуацию. Снимая Ивана, Тарковский создавал фильм о себе, проходя шаг за шагом короткий путь юного пленника войны. Он запечатлевает на пленки образы, рожденные изувеченным сознанием мальчика, ныряющим в галлюцинации, как в спасение от преследующего его кошмара. Так случилось бы и с самим Андреем — он чувствовал это всем своим существом. Отсюда невероятная пронзительность образа Ивана. Способность Тарковского останавливать и возвращать время дали фильму основную идею сопоставления и контраста двух пластов — войны и мира. Реальности войны и память о мире, существующие в одном временном измерении.