Андрей Ярославич
Шрифт:
Андрей молча вставал из-за стола и безвольно отдавался в руки пестуна, который, по обычаю, снимал с него верхнюю одежду, откидывал покрывало на постели и укутывал лежащего питомца…
«Господи! — Андрей, лежа в темноте, крестился на икону Богоматери, задернутую тонкой светлой пеленой. — Господи! Что угодно, лишь бы не бездействовать, не мучиться так!»
Один из его братьев, Михаил, прозванный уже за лихость юношескую Хоробритом, приехал в Москву.
«Поближе к Владимиру, — думалось Андрею. — Зачем? — И сам над собой иронизировал: — А то неясно зачем! Поближе к великому столу!»
Одного дружинника своего Андрей послал в Тверь к Танасу-Ярославу, наказал справиться о здоровье. Но какой он
«Будто в ином каком-то мире он живет, брат мой, — думалось унывно. — Или это я схожу с ума и все мне видится в черном и страшном свете?»
Ярослав уже ехал в Каракорум. И никто, наверное, не смог бы понять, приказал ему Бату или предложил отправиться в эту нелегкую и неближнюю поездку. Но отказаться не было возможности. Домой, во Владимир, путь был закрыт, затворен.
Но все возможно было счесть и очень логичным. Скончался хан Угэдэй, и Ярослава приглашали (посылали?) почетным гостем на церемонию избрания великого хана…
В том самом Прусе, где должна была состояться свадьба Андрея, обвенчаны были никейский император Иоанн Дука Ватац и дочь императора швабского Фридриха II Гогенштауфена Констанция. Фридрих сделал выбор для своей борьбы с Римом. Дочь его, впрочем, оказалась несчастна в браке, но не столь уж многих занимает несчастье одной женщины, когда глядят с большой высоты… Петр Акерович никогда более не возвращался на Русь. Следы его затерялись где-то во франкских землях…
Вскоре случилось еще одно происшествие, для Андрея крайне трагическое и значившее очень много. В сущности, следовало ожидать чего-то подобного, но даже Лев не думал, что это может сделаться так просто. Если бы думал, если бы предположил, предпринял бы заранее… принял бы меры какие-то… Никто даже и не хватился его. Да он и никуда не пропадал. Просто его нашли случайно, днем, в одном из закоулков большого двора. Нашли мертвым, убитым. И убит он был очень предательски обыкновенно — ножом в спину. Одежда на нем была цела, свой короткий меч не выхватил из-за пояса. Значит, даже не увидел своего убийцу? Ничего не заподозрил, когда услышал шаги за собой? Все это были уже совсем пустые вопросы. А смерть ходила рядом уже совсем спокойно, шагала среди бела дня…
Анка запричитала, завыла, как женщины воют по покойнике. Оплакивала убитого, которого любила, и свое вдовство. Как это бывает часто в подобных случаях, Андрей увидел ее как бы со стороны, увидел, как она постарела, и пожалел сильно. Обнял за плечи, стал говорить несвязные утешения. Сам он был словно в каком-то отупении, будто не до конца понимал случившееся, хотя вроде бы все было яснее ясного и не оставалось ничего трудного для понимания. Но нет, было, было что-то такое, чего он еще не понял, а надо было понять. Анка прижала свои теплые шершавые ладошки к его щекам и теперь кричала, будто и его оплакивала. «Сиротиночка моя! — кричала. — Головушка бессчастная!»
То, что он — по судьбе своей — «головушка бессчастная», ему сделалось ясно, еще когда отец, обычно прозорливый, спокойный и разумный, переменился и зажил иллюзиями, потому что вступил в этот поединок с жестокостью судьбы, ради него, ради Андрея, ради любимого сына… и теперь за это заплатит… «Сиротиночка»!.. Потому что заплатит… Отец заплатит!.. Анка прижала своего питомца к груди с этой материнской звериной нерассуждающей силой, которая вся — во спасение… Пусть дальше для спасенного — бесчестье, муки совести, просто муки телесные, но сейчас, в это самое мгновение, он должен, должен быть спасен!..
— Нет, нет, не поедешь! Не пущу! Не отпущу моего!.. — повторяла как в бреду, в горячке…
Он
— Андрейка, — сказала она совсем тихо, тихонько, — ничем не помочь было. И теперь ничем не поможешь, себя только погубишь. Пожалей меня сейчас, что я без тебя…
Он смотрел на мокрое от слез, уже крупно сморщенное лицо. Глаза у нее сделались маленькие, ушли в морщины и оттого казались темными. Он не поехал.
Но теперь надо было ждать смерти отца. Самое страшное было то, что нельзя было открыто, откровенно признаться себе в этом ожидании…
Подробности Андрей, конечно, узнал позднее. Но никогда не мог быть уверен в том, что это именно те самые подробности…
Великим ханом избран был Гуюк. В Каракоруме Ярослав встретил папского посла Плано Карпини, который произвел на него хорошее впечатление приятного, умного, ученого и красноречивого человека. О чем были их беседы, осталось неизвестным. Но Плано Карпини отметил для себя, что на пути в Монголию русский князь потерял многих своих людей. Впрочем, их ведь не было много с самого начала. А теперь оставались при нем толмач Темер, Федор Ярунович и несколько охранных дружинников. Отметил также означенный папский посол, что в Каракоруме Ярослав не получал «никакого должного почета». Дальнейшие слухи были как бы двусторонними. С одной стороны, выходило, что в беседах Ярослава Всеволодовича с посланцем понтифекса речь шла об установлении союза русского князя с Иннокентием IV против тартаров-монголов. Федор Ярунович будто сведал об этом и донес вдове Угэдэя, ханше Туракине. И та поднесла Ярославу яд в чаше с кумысом. Плано Карпини вернулся на родину живым и здоровым. Но была еще одна сторона, и по ней Ярослав уже не являлся таким почти что мучеником, а выходило, будто он и вправду пообещал папскому послу отказаться от православной веры… У Андрея уже не оставалось сил распутывать этот клубок, выискивая зернышко истины. Все равно все к выгоде Александра. Это Александру нужен отец-мученик, но не такой, который мог бы затмить его собственные деяния. И, конечно, мученик, погибший в Каракоруме, а не в Сарае. На Сарай Александр почему-то рассчитывает. На Батыя?..
Но одно было совершеннейшей правдой: у Андрея больше нет отца. И было бы наивностью и безумием предполагать, будто отец мог умереть естественной смертью. Нет, отец убит. Убит Лев, убит отец. И теперь и он, Андрей, будет убит. А что же еще с ним можно сделать?..
Андрей скрестил, крепко сцепил пальцы обеих рук. Тонкое металлическое сильно прижало косточку… Тонкое кольцо… Henricus… Вспомнился тот парнишка, его первый пленник… и последний!.. Проколотое ухо, серьга… боль в коленке… Лев… Александр гордится храбростью младшего брата, любит его искренне… Александр любит его… Стало быть… Но за этим «стало быть» не могло последовать ничего действенно утешительного… Стало быть, все не будет так просто… вот единственный, кажется, вывод, каким Андрей может себя утешить…
Тело отца привезли охранные дружинники. Куда исчезли Темер и Федор Ярунович, долго ли прожили, Андрей не узнал. Да и разве об этом думал? Когда отпевали отца в Успенском соборе, Андрей стоял прямо и смотрел прямо перед собой; не хотел, чтобы видели его печаль и безысходное отчаяние. Но все видели. Братья что-то утешительное наперебой говорили именно ему. Танас пожимал его запястья и заглядывал ему в глаза тревожно. И рука Александра легла на плечо Андреево, и потому более всего хотелось, желалось рухнуть оземь без памяти. Но печаль и отчаяние терзали сердце неимоверно, а сознание не отнимали.