Андрей Ярославич
Шрифт:
— Таково было состояние древней Ромейской державы, когда варвары приблизились к ее границам, — спокойно и веско проговорил старик.
Ни Александр, ни Андрей не сомневались, что речь идет вовсе не о Древнем Риме, но именно о той державе, частью которой уже сделались и русские земли. Андрей подумал, что старик совсем не боится; и, стало быть, если бы Александр передал эти речи летописца Сартаку, плохо пришлось бы Александру, а не Рашиду ад-Дину. Однако в самом ли деле старик желает о чем-то предупредить их? А может, ему просто хочется говорить? Такое бывает даже у самых практически умных людей, у отца бывало, у Александра…
— Я сейчас прочту вам стихотворение моего друга, стихотворца из города Бухары, Абулькасима Али ибн Мухаммеда по прозванию Лавкар — Темнокудрый…
В голосе летописца была такая приподнятость, будто он получал большое наслаждение от своих речей. И еще Андрею казалось, будто
И едва прозвучали первые строки, Андрей вспомнил тоненькую девушку за книжным налоем и длинные звонкие строки Гомеровых стихов… Стихи говорят о своем, но тот, кто их тебе читает, тот знает, о чем они тебе могут сказать!..
Прекрасен друг мой светлоликий, не сыщешь равного ему! Он с головы до ног прекрасен, хвала кумиру моему! Жасминным цветом пахнут щеки, светлеет розы лепесток, Таких ланит луноподобных Всевышний не дал никому! Едва успела повернуться луна к созвездью Близнецов, Он затянул вкруг стана пояс и меч свой привязал к нему. Он сон прогнал, и прояснился его прямой и смелый взор, И, загоревшись жаждой странствий, вгляделся он в ночную тьму, Он выбрал странствия уделом, о, пестроокий мой кумир, Он завязал решенья узел, и, значит, будет по сему! И пела флейта: «Не печалься о власти, силе и друзьях, Принадлежит весь мир огромный тебе отныне одному!»Братья слушали, все более и более изумляясь. На лицах раскрылись улыбки. Александр никогда не знал, не задумывался, как расположены эти два непересекающихся пространства, в одном из которых Андрей был — Чика, его, Александра, меньшой любимый брат, а в другом — странная сила, которую надо было, надлежало мучительно для себя и для него одолеть… Но даже когда Андрей ощущался как меньшой любимый брат, и даже когда он ощущался как эта странная сила, никогда Александр не полагал, что Андрей красив и необычайна его красота. Или сейчас лишь это сделалось, когда в возраст вошел Чика?.. Всех загадок умника летописца не разгадаешь, но одно-то ясно — Андрей красив необычайно и… Что за этим? Совет? Предупреждение? Предсказание? Возможность выбора? Какого и где, когда?.. Или все это лишь примстилось Александру, а на деле все проще простого: Андрей просто глянулся здесь, и потому и Сартак зовет в свое летнее становище их обоих… Александр знал о таковых делах меж холостыми дружинниками… И что же теперь?.. Как оборотить в пользу?.. В пользу кому? Будущей великой державе?.. Чику? Андрейку? Как жертвенного агнца на огромный камень… Но чуялось в душе верно: от Андрея никогда не будет пользы Александровым замыслам, одна супротивность… Господи! Чика лопоухонький… Как звала пестунья? Большеушим звала… Отцов Андрейка… Чика Александров… А верно ведь, необычайная красота!.. И что теперь делать с этим?..
Андрей слушал стихи, забывшись, увлеченный. Восторженная ребяческая улыбка озаряла его лицо. Было так дивно отражаться в этой драгоценной теплой глуби зеркальной золотистого металла звонких строк…
Летнее становище хана раскрылось в степи войлочными шатрами. Это приглашение много значило. Значило, что им оказывают самую высокую милость — посвящают в простую, недержавную жизнь великого правителя. Эту милость надо было ценить и, разумеется, не надо было ни о чем просить. По наблюдениям Андрея, Александр и у хана Сартака скоро сделался «за своего», пил со вкусом кумыс, ели конину с одного блюда и накидывались шутейно — кто первым ухватит лучший кусок; и Александр не уступал хану — порою первым хватал; и говорил хану шутки непристойные, каких Андрей и понять не мог, не понимал настолько местное наречие. Здесь раболепствовать перед великим правителем — это было настоящее искусство, а не просто — рыбой на пузо — в ноги — и задницу кверху!.. Александр искусством овладел, но был таким же, как этот Сартак; и Сартак это знал; и Александр это и показывал и таил… Они играли за одной доской… Но это ощущение, что и сам он — уже в игре, не покидало Андрея. Но как? В шахматы ведь не играют втроем! И однажды Андрея просто осенило: он — фигура на доске! Это вовсе и не с ним играют, это им играют… Но интересно, что после этого открытия Андрей не принял никаких решений о своих возможных действиях,
Андрей не подружился с ханом, такого не могло случиться. Но и для Андрея, и для Александра, и для всякого знатного человека в те давние времена равный по знатности был как бы психологически ближе простолюдина, низкородного, даже если этот низкородный был из одной с тобою земли, говорил на том же языке. Но Андрею даже казалось, что Сартак и не столь уж знатного происхождения. Еще Андрей узнал, что великого хана в далеком Каракоруме избирают. Ему было не совсем понятно, как это.
— Как новгородцы — какого князя хотят, того и зовут! — Александр покривил губы. — Все эти выборы и приглашения — смешной обман, — сказал резко, — власть и престол — для самого сильного, а вовсе не для того, кого избрали или пригласили!
Андрей любил, когда Александр говорил вот так открыто, даже если Андрей и не был с ним согласен. А согласиться с ним в этом вопросе о власти и престоле Андрей никак не мог, потому что самым сильным не чувствовал себя, но вместе с тем ощущал эту полную уверенность в своем праве на власть и престол. Андрей не был самым сильным, но он был природным, он по рождению имел право, и это, пожалуй, было куда справедливее, нежели право самого сильного. Андрей был бы правителем — жемчужной тучей. Если подданные Александра могли бы гордиться великостью и огромностью державы и победными воинскими походами, то подданные Андрея гордились бы его безоглядной щедростью, его красотой и блистательным богатством его торжественных выездов и явлений народу. При всем при этом ни у Александра, ни у Андрея и речи не заводилось бы о благополучии подданных, достигаемом посредством более или менее справедливого устройства правления; нет, об этом и речи не заводилось бы.
Братья наблюдали за Сартаком и его двором, но видели разное и выводы делали разные. Андрей не понимал, как это хан при своем крайнем высокомерии заговаривал вдруг с простыми воинами, носил самую простую воинскую одежду. Несомненно, хан был жесток, очень жесток, но эта жестокость также оказывалась предметом гордости подданных, она означала большую силу, и внезапно проявленная милость этой жестокой силы стоила дорогого. И разумеется, и Сартак полагал, что власть и престол должны быть уделом самого сильного, и потому тот, кто сумел захватить и удержать власть, уже имеет, получает право открыто провозглашать себя самым умным, самым великим, величайшим.
Почти ежевечерне, при свете факелов, славутные певцы Сартака, подыгрывая себе на бубнах-накрах, говорили-пропевали длинные стихи, восхваляющие доблесть и силу хана. Андрей также заметил, что вовсе не все приближенные хана были монголами, его единоплеменниками. Выделялись в его окружении жители совсем других земель — большеглазые, изощренные в красивой книжной мудрости, были похожи на Рашида ад-Дина и, как он, звали себя людьми правой веры; худенькие, малорослые, прибывшие из далекой страны Хань казались наделенными таким странным и причудливым умом, что нечего было надеяться понять их. И все эти земли и страны уже входили в огромную державу, и все эти люди желали служить хану и добиваться, домогаться его милостей.
«Но я таким не буду, со мной этого не случится!» — билось в сердце, в душе Андрея…
Среди жен и наложниц хана и его приближенных Андрей скоро научился узнавать настоящих монголок, они ходили и смотрели прямо, смело шутили с мужчинами, громко и открыто смеялись, но вовсе не было ощущения, будто их легко взять. Самые знатные имели на головах высокие твердые, нарядно разукрашенные шапки, после и на Руси женщины стали ходить в таких шапках, походивших на русские кокошники. Андрей и Александр приметили, что в летнее становище Сартак взял только своих женщин-монголок, хотя у него было много женщин из других земель. С большой осторожностью и ненавязчиво Александр сумел убедить хана в том, что ни Андрею, ни самому Александру, ни их спутникам женщины не нужны. Здесь нужна была особенная осторожность, потому что женщины гостям были таким же знаком дружественности, как одаривание одеждой и особенно — оружием. Александр уже хорошо знал, что такое близость с женщиной, как легко при этой близости развязываются языки, выдаются тайны и говорится такое, о чем говорить не след. Александр сослался на некий русский обычай, возбраняющий брать женщин гостям у хозяев. Конечно, Сартак все понял, но не настаивал и обиды не выказывал. Андрей же, когда узнал, был Александру просто благодарен. После того своего единственного сношения с женщиной Андрей вовсе никаких женщин не хотел, особенно же этих монголок, совсем чужих. Нет, ничего не будет лучше его полетных снов…