Андрей Ярославич
Шрифт:
Своих выискал — шведов да немцев? Меня в покорности Орде винишь? А как получал ярлык на постели великой ханши, забыл? Где же ты свое непокорство скрывал тогда? Уж не в ханшиной ли…
Андрей и Александр вскочили разом, резко. Но Даниил и его полководец, люди опытные, тоже вскочили мгновенно и уже удерживали, держали противников железными руками за локти сзади. Александр смолк и глядел с выражением страшной и открытой ненависти на красивом лице своем, как бьется Андрей, будто кречет в силках…
— Пустите!.. Пустите! — повторял Андрей…
— Ты не куражься! — властно, как старший, обратился Даниил к Александру. — А ты, Андрей, не хорохорься попусту.
— Не желал! — ответил Александр коротко.
— Садитесь же оба, — приказал Даниил, отпуская зятя.
Дворский уже отпустил Александра.
Братья подчинились и сели подальше друг от друга.
— А ты будь, моя душа, виночерпием, каким бываешь в моих застольях! — ласково обратился Даниил к дворскому.
Тот наполнил кубки из кувшина.
— Пейте! — сказал Даниил властно и прихлебнул первым.
Александр и дворский тоже отпили из кубков. Андрей не мог заставить себя пить. Даниил глянул на него с усмешкой лукавой в усах, и молодое озорство Андрей увидел в этой усмешке… И подумал, что если и получил что-то за свою красоту и юную мужскую силу, так что с того! Не за то ведь получил, что пресмыкался, унижался! И получил-то ведь свободу полную, от всех свободу!..
— Выпей, Андрей, — тесть указывал на кубок.
Андрей поднес красивый золотой сосуд ко рту и губами коснулся вина. Оно сладкое было и крепкое. Ему захотелось пить это вино, и он стал пить…
Даниил, оборотившись к Александру, заговорил о войске, о том, как трудно иметь войско доброе и всегда в готовности доброй. Припомнил Чудское озеро…
Александр засмеялся, как будто бы уже совсем оправился от недавнего своего гнева; махнул рукой…
— Там что! Андрейкина, Чикина победа была!..
Андрей изумился…
Вот они выказали, высказали друг другу открыто, откровенно свою ненависть. И казалось бы, не бывать меж ними добру и ладу навеки! И вот… в голосе Александровом снова теплота непритворная к нему, к Андрею… Да и он, Андрей, ведь он любит старшего брата. Ему радостно и как-то по-детски щекотно в душе от этой Александровой теплоты к нему… Что же это меж ними? Что оно?..
Меж тем Александр уже говорил о дворском, о славе неодолимого и неумолимого полководца. Даниил смотрел на дворского ласково. Дворский Андрей запротестовал против наименования его «неодолимым». Вспомнил, как разбил его и другого Даниилова ближнего, стольника Якова, Ростислав Черниговский. Еще какое-то свое поражение припомнил. Но Даниил заметил Александру, что тогда дворский Андрей был болен, руки судорогой свело, копье упустил, самого едва не убили. Но ведь несчастье такое на всякого может напасть. И спокойно припомнил Даниил, что с Ростиславом сражался и бывший Даниилов печатник, ныне митрополит… Совершенно спокойно отнесся Даниил к митрополиту, подходил под благословение, будто бы тот и не переметнулся из Галича к Александру. Андрей завидовал подобным сдержанности и силе духа, какие видел у своего тестя…
А разговор перешел на поход Фильнея. То и до сих пор событие было памятное. Даниил рассказывал, как дворский, командовавший самой середкой, сердцем войска, принял удар врага и захватил Фильнея в плен… Дворский в ответ на похвалы себе припомнил победы совсем юного, едва семнадцатилетнего Даниила… Прозвучали имена Андрея II Венгерского и Лешко Краковского… Даниил задумчиво вспомнил Анну, свою властную, сильную мать, и снова — как изгнали его, невозрастного,
Андрей чувствовал смущение и досаду на себя. Ему-то нечем хвалиться. Какие победы за ним? На Чудском озере, когда очертя голову вперед кинулся, мальчишка отчаянный? Или в Каракоруме, в постели Огул-Гаймиш? Ох, разве Александр так уж не прав? И отчего только так неладна жизнь Андрея? Кто поймет его?.. Так больно ему…
А разговор все продолжался и даже звучал ненатужно-дружелюбно. Еще битвы, еще воевод вспомнили. Александр похвальным словом помянул тверского воеводу Жидислава. Снова заговорили о боярах, о трудности княжеских с ними отношений.
— Полагаться возможно лишь на тех людей, которые от тебя зависимы, которым ты сам даешь благо, — сказал Александр. И вдруг заговорил о пешцах Даниила, о хороших его копейщиках, о воинах, вооруженных добрыми самострелами — «рожанцами», о доходах с какой-то Коломыи, которые шли на воинов; и снова — о том, что пешие полки — основа всякого доброго войска… Андрей почувствовал глубинным каким-то чувством, что тестю неприятен этот разговор сейчас. Александр словно бы показывал, как много знает о войске Даниила, а стало быть, и о чем другом знать может… И снова говорил Александр о каких-то пограбленных домах, погребах и медушах и о том, что воинам следует роздых давать…
«Уж говорил бы сразу — давать пограбить!» — подумал Андрей с насмешкой. Но решил не заводиться сызнова…
Александр думал о войске… Это когда-нибудь произойдет — войско Орды сделается войском огромного Русского царства… Он прозревал, как это будет… Вино кружило голову… Надо молчать, молчать!.. Искоса глянул на Андрея… Александр вовсе не полагал своего Чику глупым. Но ум Андрея был странен, преждевременный ум, странно раздумчивый, непонятный ныне, и может быть, и в иные времена, в те, что грядут, будет подобный ум полагаться бессмысленным, бесполезным. А после придет время, и будет подобный ум превознесен… И что может породить ум Андрея, коли соединится с этим королевским величием властительного разума Даниила? Но не должно допустить Александру подобное соединение…
Глаза брата виделись Андрею прищуренными, а улыбка — жестокой… Александр видел свою правоту. И правота его была не в том, что он доброе нес, а в том, что знал, видел, как должно все быть… И ни в каком обозримом будущем не видел он могучего королевства Галицко-Волынского, разве что далеко и смутно, там, куда не простирал свои границы острый его разум, там, где предвидение еще не властвовало… А покамест путем Руси будет войско — послушливые мириады пешцов, десятки, сотни, тысячи, послушные приказам несметные полчища… Воздвигнется держава на века, мир повергнется во прах, народы преклонятся… И Александр ощущал явление дальних своих преемников — жестоких, могучих, страшных…
Александр молчал, не говорил вслух. Но Даниил замер, будто слушая его мысли… И Андрей со своим странным разумом снова почувствовал мучительный леденящий ужас — до боли…
Во вторую ночь Андрею не хотелось касаться молодой жены. Он понимал, что в первую ночь он явился насильником, но ведь тогда исхода не было иного, утром должны были увидеть кровь непременно… Он хотел снова попытаться говорить с ней, как в Галиче… Но после того, что произошло в их первую ночь, это будет нелегко — заговорить ему с ней… Быть может, уже и невозможно… Эта мысль испугала его… Нет, нет, конечно, возможно, просто будет очень трудно… Сегодня ночью он скажет ей, что не будет ее касаться… И после… он всегда будет спрашивать у нее дозволения… Любит ли он ее?..