Андриеш
Шрифт:
Может, он домой придет.
Вот умчались облака —
Только прочь нейдет тоска,
Словно небо, велика,
Словно море, глубока…
Пусть проходят хоть века —
Лишь увидеть бы сынка…»
Ах, как жаль ее, как жаль!
Материнская печаль
Всех больней, всех человечней,
Всех других добросердечней!
Андриеш глаза смежил,
Внял ее глухим страданьям,
И как мог, со всем стараньем,
В песню эту
Вот толпа людей пришла
На околицу села
С плачем попросить светило,
Чтоб столетний мрак пробило,
Чтоб излило свет дневной
Над несчастною страной,
Чтоб лучом прошло вдоль склонов,
Камни и растенья тронув,
Радость возвращая этим
И родителям, и детям.
Были здесь в былые годы
Праздники и хороводы;
Здесь, коль верить старцам древним,
Жизнь бурлила по деревням,
Как теперь и не приснится:
Не было щедрей земли —
Розы алые цвели,
Зрела средь полей пшеница.
«Где все это, солнце, где?
Нашей помоги беде!»
И вскричал тогда Пэкала:
«Люди, плакать ли пристало
Вам, хозяевам страны?
Не смеяться ль вы должны?
Проку много ль в черной гуще,
Что нависла средь небес?
Вам ли, люди, ждать чудес?
Благодати ждать грядущей?
Прочь мольбы — и станет так:
День взойдет, и сгинет мрак!
Плюньте, говоря короче!
А сейчас — разиньте очи,
И, покуда хватит мочи,
На погибель черной ночи
На победу силам дня —
Люди, слушайте меня!
Лет тому уж с гаком двести
(Был я, помню, в те года
Стариком еще тогда),
Побывал я в чудном месте —
В замечательном селе,
Испеченном на золе
И приперченном в избытке.
Там дороги, будто нитки,
Были очень широки,
Вместо крыш — боровики
Там топорщились на хатах,
На больших столбах-опятах.
И в румяных поросятах
Были кроны тополей!
И цвели среди полей
Фляжек тысячи пузатых.
Ярко-красные буренки
Там, мыча, паслись в сторонке.
Молодцы коровки были:
Дважды в день себя доили;
Вам поверить нелегко:
Там давали молоко
Даже старые козлища, —
Но для них нужна была
(Да, для каждого козла!)
Необычнейшая пища:
Брынза, теплая, домашняя,
Свежая, а не вчерашняя!
Не сготовишь про запас…
Вот бы вам, друзья, сейчас
Лакомства отведать нового —
Молочка хлебнуть козлового…
И собаки там всегда
Были собраны в стада,
Шли, ушами шевеля,
На хвосте же — кренделя
Вязкой у любой висели,
То-то было там веселье!
А еще — у всех крестьян
Был не то чтобы изъян,
Но — особенность, черта.
Вам о ней поведать жажду я:
Там имела рожа каждая
Ровно по четыре рта!
Первый, ясно, тараторит,
Песней тот, что рядом, вторит,
И жует, жует, жует
Непрерывно третий рот».
«А четвертый?»
«Он при мне.
Пригодится вам вполне
Этот самый рот, сдается,
Ибо здорово смеется!»
Кто-то прыснул.
«Вот, не вру!
Верьте, этот смех — к добру!
Я добавлю вам ума:
Постепенно, постепенно
Научу вас непременно
Веселиться задарма!»
«Что ж там было, в том селе?»
«Не сидели там во мгле,
И поклонов тьме не били,
Там умнее люди были!
Вот и я вам дам совет:
Тьма уйдет, и будет свет, —
Только все неважно это:
Тьмы чуток, немного света…
Вы не тратьте-ка ни дня —
Помолитесь на меня!
Иль не видите вы сами:
Перед вами — бог с усами!
Нет вернее правды той,
Чем вот эта: я — святой!
Я — чтоб молвить покороче —
Бог-отец и всякий прочий…»
Тут, запретам вопреки,
Меж людей пошли смешки,
И на горный на хребет
Солнечный пролился свет.
Тьму ночную тем лучом
Распороло, как мечом, —
Черная распалась рать, —
Начал Андриеш играть
Песню Фэт-Фрумоса славного, —
В мире нет напева равного, —
И лился он без конца,
Наполняя все сердца!
Билась тьма в бессильной злости,
Извиваясь тяжело…
«Тьма и Сумрак! Биться бросьте!
Ваше время истекло!»
К Андриешу древний дед,
Девяноста полных лет,
Подошел, и парня сам
Потрепал по волосам:
«Послан ты, сынок, судьбою,
К смертному готовься бою,
Ибо ты идешь не зря
На проклятого Царя!
Мракобеса победи,
Всех людей освободи!
Вдаль иди, вперед гляди.
Бой и слава впереди!»
Вот пришел прощанья час.
В знак прощания, как раз,
Зазвучал Пэкалин хохот, —
В небесах последний грохот
Отозвался, — там клочки
Мрачной черной занавески