Андропов(Политические дилеммы и борьба за власть)

Земцов Илья Григорьевич

Черненко дает понять: нет достойного преемника Брежнева; если не он, то никто не способен «восполнить урон, который причинила кончина Леонида Ильича». Он напоминает Андропову, что нормами жизни при Брежневе были «уважение к кадрам», требует «беречь и развивать этот стиль руководства» и провозглашает: «Сейчас вдвойне, втройне важно вести дела в партии коллективно». В этой фразе — предостережение Андропову: не пытаться навязать Политбюро свою волю. И тут же совет: если он хочет сотрудничества и спокойствия, необходимы «дружная, совместная работа во всех партийных организациях» /43/. И совсем не случайно, выдвигая Андропова по поручению Политбюро в Генсеки, Черненко заметил, что на Политбюро Андропов был избран «единодушно», но не «единогласно» (как это было сказано в «Информационном сообщении о Пленуме ЦК КПСС») /44/.

Примечательно наконец расхождение в русском и английском варианте выступления Черненко. В тексте, опубликованном в советских газетах, сказано, что ему, Черненко, было «поручено» выдвинуть кандидатуру Андропова на пост Генсека. Такое объяснение мотивов выдвижения Андропова

создавало (могло создать) впечатление, что Черненко действовал против своей воли, вопреки желанию. Поэтому в английском варианте появляется выражение «мне доверили», в котором отчетливо и ясно проявляется глубокое согласие и полная поддержка Черненко решения Политбюро /45/. И единственный, кто «посмел» (разумеется, дело здесь не в гражданском мужестве, а в партийном заказе: кому-то в ЦК — не Андропову ли? — необходимо было слегка приподнять тайную завесу закулисных событий) осторожно осветить и прокомментировать противоборство, происходившее на Пленуме, это — главный редактор «Правды», профессор Афанасьев. Он признался: «Черненко имел возможность унаследовать Брежневу» (значит, был весьма близок к этой цели), но «многие исполненные чувства ответственности товарищи избрали Андропова» (следовало понимать — все сторонники Черненко лишены этого чувства. Впрочем, ничего удивительного: тот, кто выступает против Генерального Секретаря, пусть даже потенциального, и проигрывает, подлежит отлучению из партии. Вопрос только, когда и каким будет наказание). Но это полупризнание сделано для Запада — в беседе с японскими журналистами /46/. А для советских людей, для взоров общества борьба в Кремле проходила скрыто и недоступно. Она и в самом деле существенно отличалась от всего, что было в прошлом. Ленин умер, предостерегая против Сталина. Смерть Сталина казалась шоком, грозившим перерасти в национальную истерику. Хрущев пал, осмеянный, в позоре. Переход власти после Брежнева произошел почтенно и эффективно. В Москве научились достойно и спокойно расставаться со своим прошлым. В СССР появился новый лидер — человек, который, как надеялись, сумеет пробудить страну от социального паралича, экономического застоя и духовной окаменелости. Началась эра Андропова.

Глава четвертая

У ВЛАСТИ

Если сделать снимок с 2-х негативов — Политбюро Брежнева и Андропова, наложенных один на другой, изображение окажется слегка смазанным, смещенным, раздвоенным в деталях, но фотография не будет восприниматься как созданная из различных снимков — человеческий «материал» на них окажется общим или очень похожим.

12 ноября 1982 года начался отсчет «эры Андропова» в Кремле. Впоследствии, возможно, будут говорить о первой, третьей, пятой и т. д. годовщине его правления. Но уже в свой первый день у власти Андропов вел себя с большим тактом опытного и искусного государственного деятеля и производил впечатление человека сильного и рассудительного. В Москве была разработана сложная процедура похорон — с грандиозными почестями, с яркой процессией генералов, с солдатами, застывшими у лафета с гробом Брежнева, с батальонами различных родов войск, гусиным шагом проходящими мимо мавзолея. Оркестр играл марш Шопена. Все было респектабельно, солидно, чинно, как… на параде.

Вечером в великолепном Георгиевском зале Андропов принимал гостей — глав государств, премьер-министров, принцев. Он сдержанно, без особой теплоты, приветствовал посланников коммунистических стран Восточной Европы, прохладно обменялся несколькими фразами с Бабраком Кармалем, наспех — с Фиделем Кастро и, задержавшись возле министра иностранных дел Китая Хуанг-Хуо, приветливо пожал ему руку и радушно побеседовал с ним несколько минут. Он сердечно встретил Индиру Ганди, с достоинством приветствовал делегацию США. Обращала на себя внимание самоуверенность нового Генсека и его умение владеть собой. Назавтра и еще спустя несколько дней Андропов принял вице-президента США Д. Буша — разговор шел об Афганистане, о правах человека, о переговорах в Женеве. Андропов внимательно слушал, не снисходя до дискуссий, давая возможность американцам оценить его и сам приценивался к ним. Он встретился с китайским министром — разговор шел о нормализации отношений между двумя странами, пригласил для беседы правителя Пакистана Мухамеда Зиа и выразил осторожный оптимизм в вопросе улучшения отношений между двумя государствами.

Завязка спектакля, поставленного Андроповым с эффектной сменой политических декораций и тонкими психологическими мизансценами, спектакля, первое действие которого было разыграно на Красной площади, а второе — на подмостках Кремля, так заинтриговала западных комментаторов, что они начали поспешно запускать в международное обращение неожиданные и рискованные предположения о личности нового советского лидера. Многие выражали надежду, что с ним можно будет договориться о новом политическом курсе России, что эпоха стагнации заканчивается, что грядут реформы, что в отношениях с Западом Андропов проявит гибкость и стремление к миру. Система рассуждений была приблизительно такова: у советского руководителя хорошие манеры, следовательно — он не догматик; он говорит по-английски, значит — понимает Запад; он интеллигентный человек, стало быть — либерал. Вот краткий список скороспелых надежд, прямо следующих из этой схемы: возможное соглашение о советско-китайской границе (не случайно же Андропов был подчеркнуто внимателен к китайскому министру); быстрое и благополучное разрешение афганского кризиса (как иначе объяснить встречу с президентом Пакистана?); и наконец — долгожданная оттепель в советско-американских отношениях (он же воспитанный

человек и не может не оценить добрую волю Рейгана, отрядившего в Москву столь представительную делегацию). Андропов и в самом деле усердствовал, и его игра (в лучших реалистических традициях системы Станиславского) убеждала всех в его доброй воле, в поисках нестандартного подхода к мировым проблемам, создавала впечатление, что с ним можно договориться, что он и только он в советском руководстве открыт для смелых идей и решений. А чтобы не оставалось сомнений, в Москве был параллельно срежиссирован еще один акт спектакля — «Андроповский иллюзион, ноябрь 1982 года». Главный герой был тот же, во второстепенных ролях выступили Корниенко и Арбатов.

На следующий день после «доброжелательной», «искренней» и «откровенной» беседы Андропова с Бушем первый заместитель министра иностранных дел СССР Корниенко неожиданно выступил на обеде в честь американских бизнесменов, приехавших в Москву, с острой критикой политики США. Он иронизировал над вашингтонской администрацией, которая отвергает советские предложения, «не читая их», осуждал санкции в торговле, отвергал отказ от ратификации СОЛТ-2, высмеивал американские социальные порядки: «Что лучше — иметь демократию, где все работают, или такую, где 10 % безработных?» Ему вторил Арбатов, советник, доставшийся новому Генсеку по наследству от Брежнева, — он назвал заботу американского правительства о правах человека «лицемерной», обвинил США в расизме, сославшись на уничтожение индейцев, и заключил угрожающе: «Мы не платим изменением нашего общества за отказ от санкций!» /47/.

Это лицедейство, обращенное ко всему свободному миру, должно было убедительно продемонстрировать, что положение Андропова проблематично, что у него недостаточно сторонников в государственном аппарате. А поэтому Западу надлежит (в своих собственных интересах) проявить максимум терпимости и уступчивости. Сюжет не оригинальный, но обыгрывался в начале 60-х годов Хрущевым, а позже Брежневым: не следует перечить благородному, хоть и несговорчивому сегодняшнему Генсеку — договориться с завтрашним будет еще труднее.

Андропов полагал, что ничем не рискует: в политическом спектакле, как и во всяком другом, правда искусства не обязана соответствовать правде жизни — этот принцип режиссуры Станиславского он прекрасно усвоил. Выигрыш же в случае успеха стоил затраченных усилий. Противники в Политбюро были растеряны и подавлены. И Андропов, еще до Пленума ЦК, то есть до своего юридического утверждения в статусе Генсека, не включает в комиссию по организации похорон (председателем которой он, конечно, был) неугодных ему секретарей ЦК Русакова и Долгих; не дает произнести на похоронах траурные речи ближайшим соратникам Брежнева — заместителю по партии Черненко, заместителю по Президиуму Верховного Совета Кузнецову, главе правительства Тихонову. На похоронах получают слово те, кто символизирует и представляет «новый порядок» в Кремле: Андропов, Устинов — и дежурные статисты: президент Академии Наук, партийный работник с Украины, рабочий.

Но неожиданно для Андропова придуманная им для мистификации Запада легенда о борьбе за власть, которая, якобы, еще не завершена, из спектакля оборачивается реальностью. Андропов был главным действующим лицом в изощренной церемонии похорон Брежнева, он оставался главным в Политбюро, где большинство принадлежало его сторонникам, — однако, сторонники оказывали Андропову лишь ограниченную поддержку, не желая позволить ему сосредоточить всю полноту власти в одних руках.

Характер силы Генсека в СССР прямо пропорционален степени слабости, то есть подчиненности ему, и несамостоятельности членов Политбюро. Устинова, Громыко и К⁰, несомненно, устраивал тот факт, что именно их ставленник наследовал Брежневу. Но чтобы сохранить свои привилегии и особое положение в Политбюро, им чрезвычайно важно было регулировать и определять партийный авторитет и социальный престиж нового Генсека в соответствии со своими ежеминутными амбициями и интересами. Они видели свою задачу в поддержании деликатного баланса: не позволять Генсеку чрезмерно возвыситься (что грозит потерей влияния на него), но и не допускать полного крушения его авторитета (ибо только опираясь на него, они могли реализовать свои честолюбивые замыслы). Короче, отдавая в руки Андропову штурвал власти, его сторонники стремились сохранить приводные ремни этой власти в своих руках. И здесь возникало противоречие между субъективными стремлениями соратников Андропова ограничить его правление жесткими политическими рамками и объективно заложенной в статусе Генсека тенденцией к универсализации власти.

Источник и основа силы Генсека — Политбюро и Секретариат ЦК, и Андропову необходимо было гарантированное, устойчивое большинство и там, и там. Для этого ему в одинаковой мере следовало избавиться и от тех, кто провел его в Генсеки, и от тех, кто противодействовал его восхождению на вершину партийной пирамиды. От первых зависит он, вторые зависят от него. Эта двойная система зависимости является препятствием для его превращения в «первого среди неравных» в Политбюро. Его зависимость от других ограничивает его свободу действий, зависимость других от него таит в себе потенциальную угрозу его власти. Важно, чтобы членами Политбюро были люди, лично ему всем обязанные, — Андропов стремится к этому, как стремились все его предшественники. Разумеется, и это не гарантирует стабильности и не исключает опасности заговора. Но путь от верности к предательству растянут на годы, необходимые для завершения цикла эволюционных превращений, обычных для партийного работника в СССР: ученик — помощник — последователь — коллега — соратник — соперник — противник. Именно длительность всех этих процессов оказывается теперь главной проблемой Андропова.