Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
Шрифт:
Тех читателей, кто хочет подробнее узнать то, что происходило в ходе военных сражений в 1939–1940 годах, отсылаю к документальной книге Бориса Соколова «Тайны финской войны», вышедшей в Москве в 2000 году…
Немецкий пароход «Донау» благополучно доставил нас через сутки из Хельсинки в Таллин. Мы изрядно оголодали, поскольку немецкий капитан «союзной» Германии не кормил своих русских пассажиров. Зато советское полпредство в Эстонии накормило и обласкало нас прямо на пристани. Еще через день мы были дома, в Москве.
Когда отец писал эту главу своих мемуаров, он рассказывал, что даже начальник разведки Фитин не знал о переносе даты нападения Советского
Весь позор для Советского Союза Зимней войны хорошо описан в современной литературе. Поэтому я хотел бы подчеркнуть только еще одно: позиция нейтральной Швеции, отказавшейся пропустить англо-французский экспедиционный корпус для участия в советско-финской войне на стороне финнов, и давление шведского правительства на финляндское в пользу скорейшего заключения мира была поистине ключевой к тому, чтобы разгоравшаяся мировая война не сожгла своим огнем Финляндию и не опалила всю Скандинавию весной 1940 года.
…В середине марта 1940 года резидент Елисеев вновь прибыл в Хельсинки в качестве поверенного в делах и начал практически восстанавливать дипломатические отношения Суоми и Москвы. Одним из первых его шагов стало освобождение из финского лагеря для военнопленных двух хозяйственников советского полпредства, оставленных «на две недели» в начале декабря для присмотра за зданием миссии. Они рассказали, что в одном из бараков своего лагеря видели Херту Куусинен и нескольких товарищей, приходивших до войны на приемы в полпредство.
Вскоре, не без давления советского правительства, выпустили из заключения и членов ЦК КПФ. Я вновь получил свою учительницу немецкого языка тетю Херту и снова радовался, что занятия с ней были очень короткими и необременительными. Возродилась и «игра в машинки» с отцом. Теперь я выступал в ней почти как эксперт. Этому способствовали два обстоятельства.
Во-первых, среди вывезенных отцом из Хельсинки книг оказался какой-то немецкий ежегодник, в котором несколько страниц занимали рисунки и описания легковых автомобилей всего мира, то есть европейских и американских моделей 1938–1939 годов. Отец перевел мне текст, который вместе с изображениями машин прочно осел в моей памяти.
Во-вторых, благодаря этим «теоретическим» познаниям и практическому знакомству с несколькими марками, типа «бьюика», «рено», «форда», я сделался «авторитетом» не только среди юных автолюбителей нашего двора в Москве, но и всей округи. Частые дискуссии на эту тему, как говорят педагоги, закрепили пройденный материал. Теперь в Хельсинки я практически не ошибался, но, как часто бывает в жизни, мои призы от этого сначала значительно сократились, а затем иссякли окончательно.
Не возродились они и тогда, когда в Финляндии в сентябре 1940 года появился совершенно новый материал. Под предлогом транзита в Норвегию Германия стала вводить части вермахта в Финляндию. Некоторые из них высаживались с
Окна квартиры на четвертом этаже, где мы жили, и квартиры на третьем этаже, где размещалась наша маленькая школа, выходили на улицу. Немецкая военная техника, с шумом проходившая из порта мимо здания миссии, вероятно, интересовала не только меня, но и кое-кого из взрослого персонала. У меня конечно же возникли по поводу этой техники многочисленные вопросы к отцу. Выглянув как-то вместе со мной из окна, он показал мне немецкие штабные «мерседесы», мотоциклы БМВ с колясками и пулеметами, разные артиллерийские установки, в том числе зенитные, грузовики фирмы «Опель» с солдатами… К моему необыкновенному счастью, он подарил мне старенький цейсовский бинокль, с которым ездил на охоту, и затеял новую игру «для развития моей памяти». Теперь я должен был запоминать номера немецких машин, которые видел из окна нашей квартиры или в городе, во время прогулок и походов на рыбный рынок или воскресных поездок за город. Вечером я диктовал цифры ему, и он сверял их с какими-то своими записками.
Незаметно пролетели осень 1940 и зима 1941 годов. Из того периода в голове осталось только важное событие: благодаря умению читать, писать, считать и довольно хорошо развитой памяти я проучился в первом классе только один месяц и был переведен во второй класс. За эти «заслуги» я получил в подарок ко дню рождения подростковый велосипед и осваивал его все начало июня.
В субботу 14 июня отец отвез меня с мамой на советскую военную базу Ханко, где ее командующий генерал Кабанов предоставил семье советника полпредства один из пустующих финских домов на все лето. К моему сожалению, велосипед почему-то с собой не взяли, и отец обещал привезти его в следующую субботу, 21 июня, когда приедет на воскресенье к нам на Ханко. Вообще-то последнюю неделю он ходил какой-то озабоченный и печальный, на субботу и воскресенье с нами не остался, а, просидев несколько часов в штабе у генерала Кабанова, умчался в Хельсинки. Причину его печали, начиная от второй недели июня 41-го года, мне открыл полтора десятилетия спустя, в 1956 году, когда меня приняли на работу в Совинформбюро, один из друзей-сослуживцев отца, работавший «под крышей» этой почтенной правительственной организации.
Он рассказал мне тогда, а сорок лет спустя это было опубликовано в четвертом томе Истории советской разведки и в мемуарах генерала Синицына, что за одиннадцать дней до 22 июня один из самых ценных источников информации резидента, имевший прочные связи в высших правительственных и военных кругах, по телефону, условным кодом, обговоренным на случай самых срочных и важных сообщений, в среду 11 июня вызвал советника Елисеева на встречу. Финский друг и соратник, законспирированный псевдонимом Монах, буквально выбежал навстречу резиденту из кафе.
— Беда! Елисей Тихонович, беда! — задыхаясь от волнения, прохрипел он. — Сегодня утром в Хельсинки подписано тайное соглашение между Германией и Финляндией об участии финских вооруженных сил в предстоящей войне Гитлера против Советского Союза, которая начнется 22 июня, то есть через 12 дней… Об этом сообщил мне мой хороший друг (Монах назвал его имя), который лично присутствовал при подписании документа. Он никогда еще меня не подводил, и я верю ему как себе… Поспешите, пожалуйста, передать это сообщение в Кремль, Сталину… Еще можно что-то предпринять… И извините за нарушение конспирации и прямой звонок в миссию… Но иного выхода не было…