Ангел-насмешник. Приключения Родиона Коновалова на его ухабистом жизненном пути от пионера до пенсионера. Книга 2. Подставное лицо
Шрифт:
Случилось это уже после большого пожара, в котором практически сгорел весь сборочный цех. Родион и ещё человек пятьдесят видели, как занялось, но сделать что-либо они были не в состоянии. От электрической искры загорелся пропитанный отработкой мусор под конвейером. Через считанные минуты огонь распространился по всем подземным коммуникациям, а цех заполнился густым чёрным дымом, в котором не было видно собственной руки. Пожарные команды собрались со всего города, но возгорание смогли ликвидировать только прибывшие из Новочеркасска военные пожарники. Родиону, с детства ценившему каждый болтик и каждую дощечку, ущерб от огня показался ужасающим, ведь кроме оборудования и материалов сгорело больше сотни стоявших на конвейере комбайнов. От цеха остались одни закопчённые стены, и железные конструкции искорёженные температурой. Но гораздо больше его потрясло то, что на следующий день к десяти часам утра цех был восстановлен, а главный конвейер запущен. У советской власти недостатков хватало, но концентрировать людей и средства она умела.
Все комсомольские функционеры в какой-то мере были стукачами. В конце концов, это была часть их профессиональных обязанностей, и вопрос был именно в мере исполнительности. Большинство комсоргов этой обязанностью не злоупотребляли, но встречались и любители этого дела. Ласкирёв привык ябедничать ещё в школе, за что ему не раз доставалось от одноклассников. В институте по его доносу отчислили двух разговорчивых студентов, которые видели своими глазами подавление Новочеркасского бунта, и нелояльно его комментировали. После этого у Ласкирёва появился товарищ из «конторы» по фамилии Свистков. Нет, Ласкирёва официально не вербовали, ничего такого. Просто время от времени он встречался со Свистковым, и, посиживая в каком-нибудь кафе, они беседовали о всяких разностях. Ласкирёв Свисткова не любил, но выбора у него не было. Никакой реальной пользы от дружбы с сотрудником КГБ не было, и не предвиделось, зато Ласкирёв твёрдо знал, что в случае чего, Свистков запросто испортит ему карьеру.
Хотя в пожаре не было криминала, а его последствия были ликвидированы в рекордный срок, антисоветский «радиоголос» прокомментировал это происшествие. Чекисты напряглись. «Корреспондент» вряд ли работал на заводе, но было решено проверить там политический климат. Одним из исполнителей был старший лейтенант Свистков. Он встретился с Ласкирёвым, который в беседе сказал, что есть у него на примете идеологически перспективный юноша. Паренёк добровольно изучает Ленина, но довольно ограничен и упрям. Свистков оживился, и выразил желание познакомиться с Коноваловым. Он считал себя опытным вербовщиком. После некоторого согласования беседу с Коноваловым было решено организовать прямо на территории завода в кабинете Ласкирёва, но этот план пришлось корректировать.
Ласкирёв не учёл, что Родион выходит в первую смену только со следующей недели, и беседу перенесли на грядущий понедельник. Но как на грех в кабинете Ласкирёва начался долгожданный ремонт помещения. Ласкирёв на время ремонта переместился в красный уголок, где со своим архивом по аналогичной причине ютился профорг. Первыми в кабинет пришли два электрика, и, расковыряв стены, заменили допотопную наружную проводку на новую скрытую. А в понедельник в кабинете уже вовсю работало звено штукатуров-маляров, состоящее из двух разбитных женщин лет сорока. Однако Свистков в ремонте помехи не увидел. Он пришёл на завод, отыскал Ласкирёва, и сказал ему, что вполне успеет переговорить с Коноваловым во время обеденного перерыва, когда малярши уйдут в столовую.
Перед обедом Ласкирёв пришёл на участок, и попросил Коновалова зайти в красный уголок, мол, с ним желает поговорить очень важный человек. Родион про себя чертыхнулся, но дисциплинированно кивнул головой. Уходя на обед, женщины замкнули кабинет, но у Ласкирёва был запасной ключ. Он запустил туда Свисткова, и пошёл в красный уголок ожидать Родиона, оставив ключ в дверях. Коновалов не заставил себя ждать. Аким проводил его в кабинет, представил Свисткову, и, рационально используя время, отправился в столовую. Свою часть задания он выполнил, а остальное зависело от профессионализма вербовщика.
Зайдя в кабинет, Родион вежливо поздоровался, и быстрым взглядом окинул это небольшое помещение. Мебели не было. Справа возле стенки лежало перевёрнутое небольшое корыто для раствора, вёдра, штукатурные инструменты и мешок алебастра. Слева невысокие подмости из двух деревянных «козлов» с прибитыми к ним досками. На подмостях стояли две пятилитровых жестяных банки краски салатного казённого цвета, рулон бумаги, и ведёрко с уайтспиритом, в котором торчали малярные кисти. Было заметно, что одна банка с краской вскрыта, и жестяная крышка только прикрывает отверстие. На замызганном полу там и сям валялись куски срезанных электрических витых проводов. Свистков был человеком среднего роста с лицом типичного контрразведчика, то есть невыразительным, и плохо запоминающимся. Несмотря на жаркую погоду, он был одет в некое подобие кардигана из тонкой белой материи явно импортного происхождения. Должно быть, из-за наличия внутренних карманов. Он достал оттуда удостоверение, и мельком показал его Родиону, но тот успел прочитать, и подумал, что с такой фамилией только в органах и служить. Он вежливо спросил:
– А как мне к вам обращаться?
– Просто товарищ Иванов.
Времени было мало, и Свистков до минимума сократил предисловие:
– Я знаю, что ты Коновалов серьёзно готовишься к будущей партийной работе, и самостоятельно изучаешь труды Ленина. Но это теория, которая без практики ничего не даст. Ты находишься в рабочей среде, видишь и слышишь настроение масс и отдельных людей. Но этого мало. Ты должен уметь вовремя разглядеть идеологически вредные действия, и вовремя дать сигнал кому следует. Это и будет твоя практика.
Родион понял, что его вербуют в доносчики, и ему сделалось тоскливо. Почему интерес к произведениям Ленина воспринимается некоторыми как готовность к доносительству? Почему самая обычная любознательность в этом случае трактуется как лицемерие или, что ещё хуже, как умственная ограниченность? Русский человек любит на досуге порассуждать о «высоких материях», особенно выпивши, но те, кто серьёзно интересуется этими «материями» считаются людьми странными, и чуть ли не юродивыми. Поэтому Родион не афишировал своего интереса к трудам классиков марксизма-ленинизма.
Этот интерес пробудил работавший с Родионом в одной бригаде Федя Пышечкин. Подобно большинству советских людей, Родион воспринимал коммунистическую пропаганду как пустой, но обязательный элемент общественной жизни. Пропаганда давно стала ритуалом, потому что и ораторы, произносившие словесные формулы, и те, кто их слушал, одинаково не верили в коммунизм. Диссиденты, критикующие коммунистическую идеологию, на самом деле воевали с призраком. Однако иногда встречались чудаки, искренне верившие в коммунистические идеалы. Одним из них был рядовой слесарь-сборщик Фёдор Пышечкин, единственный член партии в бригаде. Феде не было ещё и тридцати. Он был женат, и имел двух детей. Приземистый круглоголовый и широкоротый Федя был типичным холериком, он заводился с полуоборота, и в любой момент был готов перейти к рукопашной. Федя был слишком правильным для нашего мира человеком. Он не пил, не курил, и заочно учился на философском факультете университета. Большинству людей излишняя грамотность не даёт ничего хорошего, а только приносит вред. Изучая философию, Федя сделался ярым до фанатизма поклонником В. И. Ленина. В жёны ему попалась застенчивая сельская девушка родом, как тогда фигурально выражались, из «Бычьего Хутора». Подавленная его учёностью, первое время она ходила перед ним на цирлах, и даже не пикнула, когда Федя назвал первенца Кампанеллой. Имя в бытовом общении оказалось страшно неудобным, и вскоре сам Федя вслед за женой стал звать ребёнка Колей. Жена его быстро освоилась в городе, осмелела, и когда Федя вознамерился дать новорождённой дочери имя Коммуна, она не стала разводить дискуссий, а просто двинула мужа чугунной сковородкой по физиономии, и девочка стала Валентиной.
Федя был не доносчиком, а бойцом, драться умел, и за анекдот про вождя запросто мог дать по морде. Любой разговор он переводил на политику, поэтому его все избегали. А кому захочется разговаривать с человеком, который употребляет слова «имманентный», «модальность», или «импликация»? Кроме того Федя в сердцах мог обозвать собеседника каким-нибудь Леви-Строссом, Дюрингом, или хуже того «Махистом». На партийных собраниях Федя вёл себя очень активно. Любой практический вопрос он переводил на теоретический уровень, и ленинскими цитатами загонял президиум в тупик. Мало того, отстаивая свою точку зрения, пару раз он даже подрался. За это его прорабатывали на бюро, лепили выговоры, но в милицию не сдавали, ведь это был не пьяный, а идеологический дебош.