Ангел Варенька
Шрифт:
— Нина забрала ребенка и уехала к матери, — сказал он, выкладывая на подзеркальник ключи от дачи.
Василий Васильевич так и застыл в дурашливой позе воображаемого Фомы Фомича.
— Как это уехала? Зачем ты ее отпустил? Аня, ты слышишь?
Анна Николаевна, догадавшаяся обо всем минутой раньше, молча направилась в комнату, как бы устраняя себя от выяснения дальнейших подробностей.
— Нина оскорбительно отозвалась о дорогих для меня людях. Я не мог этого простить, — крикнул Володя вдогонку матери, словно она задавала ему те же вопросы, что и отец.
— О каких людях? Кто может быть дороже ребенка, жены,
— Отец, ты не понимаешь. Кроме моих родных есть люди, близкие мне по духу. Мои единомышленники. Нина же смеется над ними. Она считает этих людей проходимцами и мошенниками. Я прочел ей письмо одного человека, который мне очень помог, а она сказала, что все это чепуха, что этот человек ей физически неприятен и если я приглашу его в дом, она уйдет и не вернется.
— Это случайно не то письмо, которое ты перепечатал на машинке? — задавая вопрос сыну, Василий Васильевич пододвинулся поближе к застекленной двери, чтобы слышать, что за ней происходит. — Если то самое, я согласен с Ниной. В письме действительно много чепухи. И странной чепухи…
— Отец, ты не понимаешь. Письмо призывает к духовности…
— Тогда, позволь, я тебя спрошу. — Василий Васильевич оперся о край подзеркальника, на котором лежала связка дачных ключей. — О какой духовности идет речь?
— Этого не объяснишь. Это надо почувствовать. Сердцем.
Последнее слово заставило Василия Васильевича вспомнить о жене, и, приоткрыв застекленную дверь, он заглянул в комнату. Анна Николаевна неподвижно сидела под картиной, и ее колени были усыпаны клочками бумаги.
— Аня, что с тобой? Почему закрылась? Мы тут с Володей спорим… может быть, и ты присоединишься? — Василий Васильевич почувствовал, что говорит нечто противоположное желанию и настроению жены, но нарочно изображал человека, словно и не подозревающего об этом.
Он устроился на краешке дивана рядом с женой, как бы настолько искренне желая разделить ее огорчение, что невольно перенимал и позу, в которой она сидела. Анна Николаевна поблагодарила его усталой улыбкой.
— Ничего, я просто отдохну. Продолжайте ваш разговор.
— У тебя ничего не болит? Может быть, сердце? — он взял ее руку, торопливо нащупывая пульс — Учащенный. Хочешь, я принесу подушку? — Анна Николаевна посмотрела на него умоляюще. — Хорошо, отдыхай, — Василий Васильевич наклонился в решительном намерении встать. — Я уверен, что все наладится.
Анна Николаевна улыбнулась, возвращая мужу часть той уверенности, которую ему удалось ей внушить. Подтверждая свое намерение не быть навязчивым, Василий Васильевич заговорил о картине, висевшей над головой жены.
— …А ведь что-то есть. Володя, взгляни-ка! — обратился он к сыну, заметив его застывшую тень на матовом стекле двери. — Это дорога к карьеру…
— Да, да, ты делаешь успехи, — сказал Володя и только после этого посмотрел на холст.
— Вот что, дорогие мои, — Василий Васильевич заключил в символические объятия жену и сына, — хватит нам ссориться. Глупо! Сейчас я позвоню Нине и попрошу ее вернуться.
— Василий, не вмешивайся. — Анна Николаевна резко встала, и с ее колен посыпались клочки бумаги.
Василий Васильевич неуверенно наклонился за ними.
— Ты разорвала чью-то фотографию? — он сложил вместе несколько клочков.
— Твой
— Как ты посмела! — закричал Володя, подбирая с пола разорванную фотографию.
Его руки дрожали, а рукава спортивной куртки вздернулись над запястьями.
— Я не потерплю, чтобы за спиной у жены ты… — проговорила Анна Николаевна, стоя в неестественной прямой позе и с каждым словом выпрямляясь еще больше, — ты встречался с кем бы то ни было. Имей в виду, Нина останется для нашей семьи единственным человеком, который… — у нее не хватило дыхания докончить фразу. — Она порядочнее и чище всех твоих…
Анна Николаевна обессиленно опустилась на стул, который пододвинул ей муж.
— Ах, вот как! Значит, и ты… и вы тоже! — Володя бросился вон из комнаты, одергивая рукава куртки.
— Куда ты?! Куда ты собрался?! — воскликнул Василий Васильевич, не решаясь выпустить спинку стула, на котором сидела жена.
— Пусть идет, куда хочет. — Анна Николаевна встала и закрыла за собой застекленную дверь.
II
Анна Николаевна в душе была восторженной матерью. Она находила сотни подтверждений тому, что ее сын необыкновенно умен, красив и добр, и больше всего на свете боялась потерять в глазах Володи свой авторитет. Ее пугала малейшая мысль о том, что Володя подметит слабые стороны ее характера или уличит в незнании вещей, которые ей как матери подобало бы знать. Анна Николаевна доблестно старалась не отстать от сына и, когда Володя поступил на истфак, подписалась на специальные журналы, проштудировала целый список литературы, заново перечитала Ключевского и Соловьева, чтобы разговаривать с сыном на равных. Ее знакомые удивлялись тому, насколько она отдавала себя сыну, считая, что Анна Николаевна делает это из-за слепой любви к нему, на самом же деле она была мученицей своего авторитета. Восторженно любя Володю, Анна Николаевна хотела, чтобы и сын отвечал ей такой же любовью, и поэтому не допускала в отношениях с ним ничего слепого, не проверенного разумом и расчетом.
Замечая перемены в Володе, Анна Николаевна чувствовала, что ее авторитету предстоят серьезные испытания. В нем пробудилась непонятная для нее тяга к отвлеченным материям — слишком уж отвлеченным от реальной жизни, и Анну Николаевну пугали его рассуждения на библейские темы, постоянные ссылки на Аввакума и Нила Сорского. Она успокаивала себя тем, что ее сын, с детства такой увлекающийся и даже азартный, заблудился в дебрях исторической науки, ведь и у Ключевского и у Соловьева встречается немало подобных рассуждений, но затем убаюкивающая мысль о науке сменилась внезапным сомнением: а не религия ли это? Впервые за столько лет, потраченных на воспитание сына, Анна Николаевна растерялась. Она знала, как вести себя в сложнейших ситуациях, и сумела бы принять меры, если бы Володя (разумеется, Анна Николаевна представляла себе это с трудом) попал под влияние улицы, связался с дурной компанией, стал курить, сквернословить и пить водку, но как вести себя в этом случае, она не знала, уверенность в своем педагогическом умении покинула ее, и она сомневалась в каждом шаге.