Ангелическая по-этика
Шрифт:
Тихое дыхание ажурных хоров
из незатихающих листьев
Прощай отраженье
никогда еще не было ты так прозрачно
За день распадается время
На границе меж взлетом и взлетом
златорогая птица плывет
танцевальная плоть стрекозы
переливчата как стрекоза
Нет ни тела
ни даже того что вне тела
кроме
ускользающих в нас
оставляющих нас
под настилом из тала
леденящего звездного жуткого нежного вихря
из тумана
и полновоздушного ада любви
От обилия праха настил оседает
и над бездонным затоном
тонны неги туманной
нагой
огнедышащей
плотной
Тронным листным настилом
и лопнувшим солнцем
от недавнего гнета оторванных плеч
в лунной Сызрани
и прошлогоднем опале
Точильщик-точильщик
верстальщик и веретенщик
атман и атаман из резни лазури
выпестовал няню
надзирающую за прахом
охотницу на стрекоз
веретеницу зорь
точильщицу огневицу
ластоногую конницу
уносящую все-все
на себе себя
в огнелицей буре
из платяного шкафа
наших и ненаших широт
Та мама моя велела
Не стынь на морозе
если облако впадает в невмоготу
Ладить надо кораблик ладить
Ведь эта ладья
от того туда
в лад уплывшая лада
На разных оградах
один железный узор
розы розы розы
заря из зорь
1983, Малеевка
«Дальнейшее – молчание»
Эти последние слова Гамлета всегда приводили меня в смятение. В молчании человек сливается с Космосом, который упрямо молчит. Можно озвучить это молчание Бога и звезд любыми словами, но еще интереснее рассказать о самом молчании. В 1987 году я проснулся среди ночи и вдруг ясно ощутил возможность рассказать о молчании Гамлета. Ведь я филолог. Для меня молчание такой же текст как любые звуки и знаки. Сама возможность дать филологический анализ молчания вернула меня к воспоминаниям буддистской юности, когда, читая трактаты Дигнанги и Дхармакирти с Нагаруджаной я отчетливо ощутил затылком дуновенье нирваны. «Нирвана высока как горы, глубока как океан, сладка, как мед, горька, как горчица». «Алмазная сутра» – гениальное открытие Елены Блаватской напомнила о мировом звуки АУМ, который сам по себе есть только описание мировой тишины. «Тишина – ты лучшее из всего, что слышал». Пастернак забыл здесь добавить, что для того чтобы услышать тишину ему всю жизнь был необходим громкий Скрябин. Пифагор утверждал, что все планеты, двигаясь по орбитам издают неслышимый человеческим ухом вибрирующий звук. Звуки планет сливаются в гармонию сфер. Если бы человек услышал эту небесную музыку, на него обрушился бы невыносимый для слуха грохот и скрежет. Если бы Пифагор услышал финал девятой симфонии Бетховена, он бы сказал, что это и есть то самое невыносимое скрежетанье. Для нас это уже вполне сглаженная мелодия.
Но взвизгнула громада двух небес
Летят
Филонов в ад
Лентулов в свет
Самая авангардная музыка от Шенберга до Шостаковича, от Шнитке до... кого угодно для меня невыносимо пресна. Берлиоз применял пушки для исполнения своего Реквиема, но лязг парижского метро намного звучнее. В «Сталкере» Андрея Тарковского финал девятой возникает из грохота поезда, но главное в том, что это слышит глухонемая девочка, прислонившись ухом к вибрирующему столу. Чтобы слышать музыку слух не нужен. Когда человеку нечего сказать, он прибегает к хору и ору. Кричать надо шепотом. А еще лучше молча. «Прежде, чем что-нибудь написать, посмотри как прекрасен пустой лист бумаги». Эта китайская мудрость весьма сомнительна, поскольку без текста пустоту не увидишь. Главное в колесе не ободья и спицы, а пустота в середине, вокруг которой они вращаются. Но на пустоте тоже далеко не уедешь. Нужны ободья – звуки и спицы – смыслы.
Миг зависания неописуем
Так игла парит над хребтами звука
Так Шенберг преображен в зыбь и дрожь
О Господи
пошли мне эту иглу
ныне уплывающую
за горизонт
звука
плывущего над горами
Им несомые
и невесомые
будем продолжены
Иже еси Дебюсси –
Равель на ухабах Баха
Режиссер Барро утверждал, что в пьесах Чехова для него важнее всего паузы, пронизывающие текст. Я вспомнил об этом, когда вместе со Смоктуновским снимался в передаче «Отцы и дети». Я дал Смоктуновскому роль всех отцов от Кирсанова до Базарова. Он долго не мог этого понять, а когда понял, то сразу преобразился и стал отцом всех отцов. Я заставил его убить Базарова на дуэли в парке Останкино среди античных скульптур. После выстрела наступило молчание. И вот тут Смоктуновский раскрылся в полную свою мощь. Он просто молчал в своем неизменно белом плаще, но это молчание было оглушительным и перекрывало все крики Базарова. Мы втрое сократили эту паузу, но она все равно тянулась до бесконечности, как до бесконечности.
Гамлет Смоктуновского иронизирует. Гамлет Высоцкого кричит. Но ведь у пьесы Шекспира есть продолжение. Дальнейшее – молчание.
Комментарий к отсутствующему тексту
Этот текст является комментарием к отсутствующему тексту. Хотя отсутствующий текст является комментарием к этому тексту. Текст построен таким образом, что искажения, вносимые самим высказыванием, оставляют как бы ядро и первооснову. Отсутствие текста делает искажения минимальными. Здесь нужно сосредоточиться. Именно в этом месте давление отсутствующего текста достигает максимального напряжения изнутри и минимальной тонкости снаружи. Аналогия цыпленка, проклевывающего прокладку внутри яйца, или матери, чувствующей из чрева толчки младенца как некое щекотание вплоть до опасности прободения – вот что ожидает неосторожного читателя или слушателя.
Вот тут-то и возникает проблема финала. Отсутствующий текст бесконечно длинен, но в то же время он не менее бесконечно краток. Поэтому как комментатор я полностью признаю свое поражение и возлагаю все надежды на дальнейшее отсутствие Отсутствующего текста...
Я написал этот комментарий в 1987 году, а в 1997 Алина Витухновская вручила мне манифест под названием «Текст через пытку». Это весьма существенное дополнение к молчанию Гамлета, хотя Алина имела в виду себя и только себя.